Глава 1. За двенадцать часов до убийства
Я смотрю в иллюминатор на плывущие на фоне белой,
заснеженной земли, разрезанной черными линиями дорог, розовато-белые облака и
опять вспоминаю, как это все случилось, и думаю, сколько еще я выдержу…
…Итак.
Человек появляется в эпоху голоцена (наплевав на триас, юру
и мел <Голоцен, триас, юра, мел — периоды геологического развития Земли.>
с их влажным засильем ящеров); у Юпитера одиннадцать спутников, а белье от
Шанталь Томас не идет ни в какое сравнение с продукцией фабрики “Ивановские
ситцы”. Все вышеперечисленное — абсолютная истина. Как и то, что я занимаю свое
нынешнее место не по праву.
Но и ухом не веду. Напротив, стиснув все имеющиеся в наличии
зубы, продолжаю с энтузиазмом играть так несвойственную мне роль.
Даже старичок-апостол Петр выглядел бы в ней куда
естественнее. Если бы, конечно, сбрил бороду, забросил в ближайшие кусты
орешника ключи от Царствия Небесного и, задрав тунику, ринулся в погоню за
автографом Аглаи.
Мир сошел с ума, ничего не поделаешь. Мир сдвинулся по фазе
и пребывает в ожидании Библии-2, автором которой непременно станет Аглая.
Только она, и никто другой. Ей не нужны соавторы: ни Матфей, ни Марк, ни Лука,
ни Иоанн. И вообще, лучшее, что она может предложить заслуженным
евангелистам, — это воскресные визиты к ним, в Дом ветеранов сцены (кто бы
мог подумать — у этого заведения существуют квоты на престарелых писак)…
Мир сошел с ума, мир сдвинулся по фазе, мир помешался на
Аглае Канунниковой: ничем другим объяснить происходящее я не могу. Остается
только принимать его таким, каков он есть. Конечно, я отдаю себе отчет в том,
что где-то существует и другой — большой — мир. Мир, отличный от обложек ее
книг. В этом мире ведутся войны, его иногда посещают гении, инопланетяне и
сиамские близнецы; этот мир сотрясают кризисы на фондовых рынках, террористы с
их пластиковой взрывчаткой, оргазмы и подвижки горных пород; этому миру
угрожает глобальное потепление и такая же глобальная компьютеризация…
Чего только в нем, черт возьми, не происходит! Совсем как в
Аглаиных, черт возьми, опусах. Она — единственная. Она — зубодробительная. Она
— номер один. И ей крупно повезло, что она родилась в России. В любой другой,
менее экзальтированной стране госпожа Канунникова получала бы скучные миллионы,
жила бы на скучной вилле, отбрыкивалась от скучных папарацци и читала бы
скучные лекции в скучных университетах.
А вот Россия — Россия совсем другое дело. И поэт в ней
больше, чем поэт, и салат в ней больше, чем салат (не тот, который семейства
сложноцветных, а тот, который оливье)… И детектив в ней больше, чем детектив.
Так, нечто среднее между поваренной книгой, моральным кодексом строителя
коммунизма и десятистраничным пособием для бойскаутов “Как развести костер,
если отсырели спички”.
И все потому, что мы, русские, обожаем, когда нас учат жить.
Со сладострастием, достойным лучшего применения, мы подставляем головы и
задницы под интеллектуальные розги да еще обижаемся, если ими недостаточно
резво нас охаживают. И не оставляют рубцов истины на коже. Эта — совсем не
бесспорная — мысль принадлежит моей университетской подруге Дарье. Именно ей,
Дашке, я обязана своим сегодняшним местом. И своим сегодняшним жалованьем, и
доступом к телу Аглаи Канунниковой. Это тело и сейчас маячит у меня перед
глазами. Я могу протянуть руку и коснуться (о, несбыточная мечта фанаток от
масскульта!) Аглаиного плеча. Или ее подбородка, уткнувшегося в бумажный пакет:
великая Аглая не переносит болтанку, она вообще ненавидит самолеты, как
ненавидит поезда, паромы, роликовые коньки, горные велосипеды. И письма от
поклонниц с одним и тем же воплем в постскриптуме: “Почему вы сделали убийцей
Макса (Сержа, Карла Кузьмича, фамильный ледоруб — в зависимости от порядкового
номера книги), он ведь такой душка!.."
Мне, в отличие от Аглаи, глубоко плевать на воздушные ямы и
на то, что в салоне бизнес-класса, которым мы летим, обнаружилось с пяток
безумиц, мертвой хваткой вцепившихся в последний опубликованный роман
Канунниковой.
Не самый, между прочим, хороший.
Я прочла его сигнальный экземпляр еще летом — теперь это
входит в круг моих обязанностей. Этот круг достаточно широк и включает в себя
сортировку писем, ответы на звонки, долгие беседы с журналистами и выгул Ксоло.
Ксоло, отвратительное на вид существо, носит гордое имя “мексиканская голая
собака”, хотя мне она больше всего напоминает неудачно размороженного цыпленка.
Аглая же в ней души не чает.
Настолько не чает, что я едва не лишилась места, когда
неделю назад высказала робкое предположение о.., м-м.., гостинице для собак. На
время нашей.., м-м.., поездки. Аглая заклеймила меня как собаконенавистницу,
черствую маленькую дрянь, которая рано или поздно будет привлечена к
ответственности за жестокое обращение с животными.
Мне пришлось заткнуться и оставшиеся до отъезда дни
заниматься прививками, ветеринарными справками и шитьем меховых попонок для
мерзкой собаченции. Меховые попонки — вот он, мой звездный час! Особенно если
учесть, что я занималась шитьем все последние годы.
Я занималась бы им и сейчас (перелицовка пальто, кройка
мужских брюк, костюмы для детской театральной студии Дома культуры им. В.
Кингисеппа), если бы… Если бы прошлым летом не оказалась в Москве. Поездка в
Москву была спонтанной — такой же спонтанной, как и моя свадьба и последующий
за ней развод. Именно после развода я и отправилась в столицу — зализывать раны.
— Значит, в Москву? Разгонять тоску? — вежливо
осведомился мой бывший муж, не ко времени явившийся за потрепанной магнитолой —
единственной вещью в доме, купленной на его деньги. — Супружеское ложе еще
не остыло, а ты уже… Ну-ну.
Внизу, у подъезда, его ожидала новая пассия — из окна кухни
я видела, как они подъехали на крепеньком мускулистом джипе. Пассию звали
Тамара Константиновна, и мой Бывший нарыл ее на “Ленфильме”, куда таскался в
тщетной надежде пристроить один-единственный написанный им сценарий. Сценарий
назывался “Дервиш взрывает Париж” и проходил по разряду эксцентрических
комедий.
Судя по тому, как скоропостижен был наш разрыв, царица
Тамара оценила “Дервиша…” по достоинству.
Кроме того, она была владелицей карликовой продюсерской
компании “Флитвуд Интертэймэнт”.
— Когда запуск? — не удержалась я, сжимая в руках
постылую мужнину магнитолу.
— В сентябре. — Он даже раздулся от осознания
собственного величия. — Могу пристроить тебя ассистентом. Если, конечно,
тебе не надоело шить подштанники для пионеров.
Это было слишком.
— Пионеров больше нет, ты разве не в курсе? —
спросила я. И через секунду магнитола со свистом шваркнулась о стену — в
опасной близости от наглой, опухшей от мании величия, издевательски-круглой
головы Бывшего.
— Сука, — сказал он.
