— Я… Ксоло тосковала… Плакала… Я зашла ее проведать.
— А она открыла вам дверь? — Аглая поболтала
маленьким плоским ключом у меня перед физиономией.
— Нет… Но дверь была открыта.
— Открыта? Странно, ведь я ее закрывала.
— Может быть, кто-то из обслуги? — высказала я
предположение и тут же вспомнила укутанную коньячными парами мизансцену в
подсобке.
— Может быть… Лес изумителен, не правда ли? Леса я и в
глаза не видела и потому промычала что-то нечленораздельное.
— А наш маленький немецкий друг? — Аглая сбросила
шубу прямо на пол.
— А что “наш маленький немецкий друг”?
— Он так же изумителен в койке, как этот лес в
сугробах?
Литые мускулы, безволосая грудь, дракон на предплечье… Черт
возьми, лучше мне поискать другое место для ночевки! Взять хотя бы диванчик в
оранжерее. Или подсобку в коридорчике. Бурятские юноши когда-нибудь оттуда
уберутся, надо полагать…
— Вы покраснели? — Аглая рассмеялась. — Вы
покраснели, значит, вы еще с ним не переспали.
— Да?
— Но вы этого хотите…
— Не хочу.
— Хотите, это у вас на лице написано.
— Что еще написано у меня на лице?
— Положили глаз на диванчик в зимнем саду? Боитесь сами
себя? Ладно, не стоит дуться на старую добрую Аглаю! А как вам сегодняшний
паноптикум? Они готовы были разорвать меня на части, эти стервы!
Теперь до меня стала доходить истинная причина ее
превосходного настроения. СС, ТТ и ММ. Она сыграла “Рондо каприччиозо” у них на
нервах, она заставила их выйти из себя, она вынудила их показать зубы. Зубы,
почти полностью потерянные в ходе борьбы за беллетристический ОЛИМП.
Аглая плюхнулась на кровать — прямо в сапогах.
— Представляю, чем они занимаются в свободное от своих
писулек время!
— И чем же?
— Подсчитывают количество публикаций о себе.
Подсчитывают количество публикаций о конкурентках. А потом устраивают истерики
своим литературным агентам. И мужьям-язвенникам, если таковые имеются… Массовая
культура не сахар, девочка моя. Чуть зазевался — пиши пропало. Затопчут. А
издатели? Это же отпетые негодяи. Давай-давай, Аглаюшка, строчи, кропай,
молоти, ни отдыху ни сроку — только не останавливайся!.. А читатели? Сегодня
они без тебя и в метро не спустятся, и в туалет не зайдут, и в кровать не
лягут, а завтра? Появится новая лахудра, у которой три деепричастных оборота в
предложении — против твоего одного. И сюжет она подворовывает искуснее… И все.
Был кумир — и кончился. На свалку истории, душа моя, в
макулатуру!..
Из макулатуры в макулатуру — это больше похоже на афоризм.
— Ну и картину вы нарисовали… Ужасно.
— Прекрасно, девочка! Прекрасно! Только это заставляет
кровь в жилах бежать быстрее. Сегодня вечером продолжим наши бои без
правил."
— Вечером?
— Ну да. Если вы, конечно, не захотите уединиться со
своим подопечным. Или он положил глаз на кого-то другого?
Аглая была тертым калачом, она видела меня насквозь.
— Приходите, будет весело. Выпустим пар окончательно,
чтобы завтра не бросаться друг на друга перед камерами. Ох уж мне эта массовая
культура и ее деятельницы! Скажите, Алиса, она не напоминает вам секс по
телефону?
— Секс по телефону? — опешила я.
— Неужели вы не знаете, что это такое?
— У меня… У меня никогда не было секса по телефону…
— У меня тоже, но я очень живо представляю себе это…
Квартиренка на окраине, два разбитых телефона. И две разбитые артритом бабенки,
в прошлом младшие экономисты, а в настоящем — безработные. С алкашом-мужем,
двоечником-сыном и редкими волосами. Сидит такая сексуалка в продранном
свитере, грызет ногти, штопает носки, вяжет шарфики и, не отрываясь от этих
благородных занятий, успевает еще и постонать в трубку, имитируя оргазм.
Который если и испытывала, то только в ранней юности, на уроке
физкультуры, — ползая по канату.
— Ну, не только… — успела вставить я.
— Ах да, есть еще велосипед, душ и верховая езда… А
потом начинает рассказывать вагинострадальцу на другом конце провода о своем
шелковом белье и своей шелковой коже… Вот и вся романтика, девочка.
— А при чем здесь книги?
— Не книги — книжечки! — Аглая
расхохоталась. — Книжечки в мягких обложках! Все то же самое, душа моя,
все то же самое! Мелкий обман. Ну, скажите, какое представление может иметь
какая-нибудь мать-ее-актриса-кукольного-театра-а-ныне-сочинительница-текстов о
жизни банкиров? Или нефтяных магнатов. Или — крупных мафиози… Или — страшно
подумать — о вилле на Сейшелах… Вот вы имеете представление о вилле на
Сейшелах?
— Никакого.
— Я тоже. — Она приподнялась и что-то вытащила
из-под подушки.
Этим “что-то” оказался белый цветок сантиметров десяти в
диаметре, смахивающий на очень крупную чайную розу, с нежными, уже слегка
примятыми лепестками.
— Как мило, не правда ли? — пропела Аглая, опуская
лицо в лепестки. — И как по-восточному изысканно.
— Вы хозяина имеете в виду? — Слоноподобный
Дымбрыл Цыренжапович монтировался с этим цветком так же, как потаскуха с поясом
верности.
— И хозяина тоже. Вы не знаете, как называется эта
прелесть?
Я понятия не имела, что это за цветок, но прямо передо мной,
на безмятежной поверхности стены, неоном загорелась фраза: “Бойся цветов,
сука!” Я не забыла о ней, надо же!
— Дайте его мне.
— Вы опять за свое? — Аглая покачала
головой. — Вы меня в могилу сведете, честное слово!
— Я…
— И слушать ничего не хочу. Принимаете самый
обыкновенный знак внимания… Жест признательности… Принимаете за черт знает
что!.. Интересно, что преподнесли этим стервам?.. Как вы думаете?
— Никак.
— Верблюжья колючка — вот тот максимум, который они
заслуживают…
— Я бы на вашем месте, Аглая… Аглая соскочила с кровати,
подошла ко мне и ухватилась за мой подбородок:
— Даже не мечтайте когда-нибудь оказаться на моем
месте!..
Шутка, ну, конечно же, это была шутка. Вот только я и
предположить не могла, что пальцы Аглаи могут быть такими жесткими! А глаза —
такими холодными. А улыбка — такой искренней.
— И в мыслях не было мечтать… — пискнула я, пытаясь
освободиться из тисков. — Мне просто не нравится, что…
Аглая наконец-то разжала пальцы:
— Чем нести всякий вздор и мучить меня этой скверной
историей, занялись бы лучше мюнхенским жеребчиком.
