Это был сигнал: поболтали, девочка, пора и честь знать.
Я вышла, плотно прикрыв за собой дверь. Подниматься наверх,
к спеленатому одеялами Райнеру, мне не хотелось. Да и мало ли что я могу там
увидеть, кроме одеял, водки и наглого сексуального tattoo! Мулатку, например.
Или бюстгальтер Минны на спинке кровати. Или — что самое ужасное — Дарью,
которая сменила гнев на милость только для того, чтобы мне досадить.
Но, в конце концов, можно ведь побродить по дому…
В коридоре, ведущем в зал с охотничьими трофеями Дымбрыла, я
нос к носу столкнулась с Ботболтом. Бот-болт, этот бурятский шпион, пришедший с
холода, был в расстегнутой дохе (но не в лисьей, как у хозяина, а в волчьей —
поскромнее) и с маленькой сумкой в руках.
— Простите, — обратился он ко мне. — Вы не
видели эту женщину с.., таким большим ртом?
— Софью?
— Да, — закивал он.
— А что случилось?
— Я ее потерял. А она оставила мне свою сумочку. Прежде
чем я успела что-либо сообразить, моя загребущая рука потянулась к частной
собственности Софьи Сафьяновой.
— Давайте ее сюда. Я передам…
Ботболт секунду подумал, затем вынул из кармана фланелевую
салфетку, зачем-то протер сумку и только после этого протянул ее мне.
* * *
…Вечер удался — по крайней мере, его начало. Мы встретили
наступление сумерек в том же количестве: шестеро женщин и трое мужчин плюс
Ботболт. Плюс Ксоло. Правда, произошла одна существенная замена. Нас покинул
душка Дымбрыл Цыренжапович, а его место занял оператор Фары по имени Чиж. Он
так и представился, птичьей скороговоркой, — “ПетяНоМож-ноЧиж”, и я сразу
же поняла, откуда ветер дует. Должно быть, Фара простить себе не мог
профессионального краха за обедом. И именно поэтому вывел под уздцы Чижа,
который весь день благополучно проспал в комнате режиссера.
А нерасторопность Фары не вызывала никаких сомнений.
Еще бы, расшалившиеся дамы публично обнажились до самых
гланд, а это даже не было зафиксировано на пленку! Но Фара все еще надеялся
исправить положение, иначе бы в обеденном зале не появилась видеокамера. И ее
опекун Петя Чиж.
О том, что луна Дымбрыла не будет сиять на небосклоне
дружеской вечеринки, нам сообщил верный Ботболт: срочные дела призвали хозяина
в Питер, он настоятельно просит извинить его и так же настоятельно требует,
чтобы гости чувствовали себя как дома. Верный же Ботболт (от кончиков белых
перчаток до запасов шампанского “Veuve Cliquot Ponsardin”) поступает в их
полное распоряжение.
Прежде чем упасть в объятья “Veuve Cliquot Ponsardin”, я
успела сделать две вещи: распотрошить сумочку Софьи Сафьяновой (гореть мне в
аду!) и послать к черту Райнера-Вернера (гнить мне в раю!).
Мучения начались сразу же, стоило только заполучить поганый
сафьяновский ридикюль. Он жег руки так сильно, что к нашему закутку на третьем
этаже я добралась едва ли не с ожогами второй степени. Дом все еще оставался
для меня загадкой, из-за любого угла могла материализоваться большеротая Софья
— так что более безопасного места, чем ванная без щеколды, и придумать было
нельзя.
При условии, конечно, что немец спит после принятия
“Абсолюта”. Спит в самом примитивном смысле этого слова. Без всяких парафраз на
тему “заниматься любовью”.
Немец спал. Один как перст, слава богу! Но и во сне
демонстрировал свое превосходство над женщиной: картинно разбросанные руки,
картинно вздернутый подбородок, картинно разошедшиеся складки на лбу. Он даже
не храпел, что совсем меня не удивило: не может же храпеть фото из рекламного
журнала!
Я на цыпочках пробралась в ванную, плотно прикрыла за собой,
дверь и уселась на унитаз.
Ничего особо выдающегося в ридикюле не было, кроме разве что
нескольких пакетиков с каким-то порошком. Я развернула один из пакетиков и
уткнулась глазами в мелкие белые кристаллы. Уж не героин ли?..
Но лизнуть порошок я побоялась.
Следующим номером программы шла записная книжка, испещренная
фразами типа “…на ладонь ей выпало нечто, впоследствии оказавшееся самым
настоящим человеческим глазом”. Из-за нескольких подобных фраз я сделала вывод,
что это не просто записная книжка, а Записная Книжка Писателя.
Которая впоследствии может быть издана отдельным томом: “Из
не вошедшего в собрание сочинений”. В плексигласовый карман записной книжки был
воткнут календарик на текущий год с отмеченными кружочками датами. Сегодняшний
день тоже был обведен — оптимистической зеленой пастой. Кроме календаря и пары
визиток, в кармашке валялся чек “ИЧП “Крокус”.
Должно быть, это дорого, как память.
Оставив в покое чек, я перескочила на смятую
двадцатидолларовую купюру и связку ключей. Ключей было пять — два от
английского замка, один — совсем крошечный, — видимо, от почтового ящика;
еще один — длинный, похожий на отвертку. Пятый предмет, который я поначалу
приняла за ключ, сильно смахивал на отмычку…
— Вы здесь? — раздался за моей спиной голос
Райнера. От неожиданности я ойкнула, и все барахло из сумочки вывалилось на
пол. С громким возмущенным стуком я, как коршун сорвавшись с унитаза, накрыла
рассыпанное собственным телом. Но было уже поздно: треклятый Райнер все-таки
успел разглядеть пакетикит — Героин? — поинтересовался он и впервые посмотрел
на меня с уважением.
— От кашля. Порошки…
— Понятно. А я думал…
Я все еще не могла подняться с пола. Скорее бы запихать все
скромное Софьино имущество обратно в сумку. А тут еще раздражающий фактор в
виде бесстыжих голых ног!.. Я как будто приклеилась к этим ногам: волосок к
волоску, и ногти полирует, гадина!
— Стучаться надо, господин Рабенбауэр!.. Господин
Рабенбауэр пропустил мое замечание мимо ушей.
— У меня к вам просьба, Алиса.
— Что еще за просьба?
— Вы не могли бы раздеться?
От такой наглости я снова выронила сумку, содержимое которой
с трудом собрала.
— Что-о?!
— Раздеться.
— В каком смысле?
— Догола.
Уж не ослышалась ли я?! Или, может быть, немец не так хорошо
владеет русским языком, как мне казалось? Или так принято в холодном, лишенном
всяких сантиментов немецком обществе? Или это отношение к русским, перенесенное
на меня как на яркую представительницу нации?! Спокойно, Алиса, держи себя в
руках!
— Значит, догола. А зачем, позвольте узнать?
— Вы же сами сказали мне.., что после подобного купания
могут возникнуть проблемы с… — Райнер понизил голос до шепота и, не договорив,
красноречиво скосил глаза на собственный прикрытый одеялом пах.
— А я тут при чем? Не у меня же они могут возникнуть.
