— Она действительно мертва? — Дарья уже взяла себя
в руки.
— Посмотрите сами — Ботболт пожал плечами.
— Посмотрю.
Теперь это снова была та самая Дашка, которую я знала тысячу
лет: целеустремленная, волевая и несгибаемая. Она решительно двинулась к
распростертому на полу телу; так же решительно она двигалась к глянцевым
страницам модных журналов. И заполняла причитающиеся ей колонки
жесткоструктурированными аналитическими сплетнями.
Но стоило только Дашке приблизиться к Аглае, как Ксоло,
скулившая до этого совершенно абстрактно, набросилась на нее с самым конкретным
желанием оттяпать половину подбородка.
— Убери эту дуру, — зло бросила мне Дарья. —
Или вы не знакомы? С собакой и ее хозяйкой? Ты, я смотрю, не очень огорчена…
Аглая мертва, а я совсем не выгляжу огорченной. Неужели это
правда?
Правда. Правда.
Господи ты боже мой, разве можно огорчаться по поводу
торнадо? Тайфуна? Землетрясения в восемь баллов по шкале Рихтера? Разве можно
огорчаться по поводу наступления ледникового периода, пересыхания Мирового
океана, массовой гибели звезд в галактиках № 45, 67 и 89?..
Огорчаться можно только по поводу порезанного пальца. И лишь
до тех пор, пока порез не скроется в крошечном молочно-белом сугробе пластыря.
Примерно такой же пластырь устроился сейчас на указательном пальце Tea. Но кто
такая Tea? Самая заурядная мулатка, прижившая с десяток квелых книг от
бородатых анекдотов. И кто такие Минна с Софьей — даже пластыря на пальце у них
нет!
Аглая — совсем другое дело.
Аглая — звезда.
Звезда, и галактики № 45, 67 и 89 еще будут оспаривать друг
у друга право считаться местом ее гибели… Так разве можно огорчаться по этому
поводу?
"Огорчаться” — это совсем другая эмоциональная шкала…
— Заткни ей пасть, — снова прошипела Дашка. Я
присела на корточки и тихонько позвала Ксоло:
— Ксоло, девочка, иди к Алисе… Иди, моя хорошая. Алиса
тебя любит. Иди, иди сюда…
Спустя минуту несчастная Ксоло вняла моим мольбам. Скулить
она не перестала, но, улегшись на брюхо, поползла ко мне. Я перехватила ее и прижала
к груди. Еще никогда…
Черт, я, кажется, плачу..
Пока я прислушивалась к своим ощущениям, Дашка по-мясницки
начала распоряжаться пространством вокруг Аглаи. И самой Аглаей.
Вернее, тем, что еще несколько минут назад было Аглаей Канунниковой,
Королевой Детектива. Я даже не подозревала в своей подруге такого
прозекторского хладнокровия. Если сейчас она вытащит из лифчика хирургический
скальпель и вскроет грудину Аглаи, как банку томатов в собственном соку, —
я не удивлюсь…
Дарья приложила ухо к цветку в декольте, затем пристроила
пальцы к голубоватой жилке на шее и, наконец, распялила Аглаино веко. Одно, а
затем другое.
— Она мертва, — ровным учительским голосом
отчеканила Дашка, делая ударение на каждом слоге: “Запомните, дети, как пишутся
эти два слова. А теперь повторим все вместе, хором. И не забудем поставить
восклицательный знак: “ОНА МЕРТВА!"
— Она мертва. Мертвее не бывает.
Это был сигнал. Сигнал стае воронья, заградительному отряду
гиен, садово-огородному товариществу грифов-стервятников.
— Какое несчастье, — сказала Минна, приближаясь к
телу.
— В голове не укладывается, — сказала Tea,
приближаясь к телу.
— Нужно вызвать “Скорую”, — сказала Софья,
приближаясь к телу. — Вы слышите меня, молодой человек?
Ботболт повел раскосыми глазами, но даже не сделал попытки
сдвинуться с места. Напротив, присел на корточки рядом с задравшимся подолом
Аглаиного платья и стал меланхолично собирать осколки.
— Не стоит этого делать, — раздался голос позади
меня. Малокровный, анемичный голос. Этого голоса я никогда не слышала, а если и
слышала, то напрочь забыла, кому он принадлежит. — Не трогайте осколки.
Храмовый служка при смокинге пожал плечами, но от осколков
стекла все же отступил. А СС, ТТ и ММ синхронно повернули головы: кто это еще
разговорился? Я последовала их примеру. Вместе с Дарьей, все еще не желавшей
выйти из теплых ласкающих волн смерти Королевы.
За нашими спинами стоял Чиж.
Тот самый оператор “ПетяНоМожноЧиж”, бесплатное приложение к
камере, бледная телевизионная спирохета, последний козырь режиссера Фары. Все
это время он находился в тени своей всемогущей “SONY Betacam” — тени настолько
плотной, что я даже не могла рассмотреть его как следует.
Хохолок на макушке, потрепанные джинсики, потрепанная
жилетка с таким количеством карманов, что по ним можно было бы рассовать всю
Лондонскую публичную библиотеку; потрепанные ботинки армейского образца и
полное отсутствие физиономии. То есть, безусловно, что-то на этой физиономии
присутствовало — при близком контакте там можно было обнаружить нос, рот и даже
глаза. И все же, все же… Какими-то смазанными они были, какими-то совсем
тусклыми. Без камеры Чиж смотрелся как сорокалетняя женщина без макияжа, как
дом без окон, как павлин без хвоста.
Даже я со своей совсем не броской внешностью могла сойти
рядом с ним за супермодель Клаудию Шиффер.
И вот теперь этот павлин без хвоста что-то пропищал.
Малокровным, анемичным голосом:
— Не трогайте осколки.
— А в чем дело? — спросила Минна.
— Мы ведь не можем оставить все так, — сказала
Tea.
— Пока не приехала “Скорая”, — сказала Софья.
— Пока не приехала милиция, — отбрил Чиж. —
Пока не приехала милиция, не нужно трогать осколки.
Пожалуй, я ошиблась. Он оказался совсем не слабосильным,
голос Чижа. И анемией он не страдал. Напротив, в нем было что-то вивисекторское,
что-то заставляющее вспомнить лабораторные реторты, опыты на мышах и пункции
плевральной полости.
— Не думаю, что это сердце, — сказал Чиж и
деловито бросил Дашке:
— Отойдите от тела.
Дарья подчинилась.
Сменив ее на посту № 1, Чиж принялся деловито обнюхивать,
ощупывать и осматривать Аглаю. Потом так же деловито переключился на осколки.
СС, ТТ и ММ сбились в отару, Райнер-Вернер повис у меня на
плече, а Дашка демонстративно отбыла к шахматам.
— Никто не утверждает, что это обязательно
сердце! — топнула ногой Tea.
— Вот именно. Никто не утверждает, — топнула ногой
Минна. — Может быть, это астма. Острый приступ, а под рукой не было
никаких лекарств…
— Такое иногда случается при астме, — топнула ногой
Софья. — Моя собака умерла от астмы. И тоже внезапно. Почти как дорогая
Аглая. Я очень страдала…
— Все дело в том, что у нее не было никакой
астмы. — Неужели это мой собственный голос звучит так спокойно? — И
сердце у нее было здоровым. Она была абсолютно здоровым человеком.
