После этого наступил коллективный провал в памяти. Пока
свидетели преступления шастали в поисках бурята, Ксоло все-таки удалось
вырваться из моих рук, и она снова прибилась к Аглае. Крупно дрожа, собака
подползла к хозяйке, несколько раз лизнула ее сжатую в судороге ладонь и
затихла.
— Мы не можем оставить ее вот так, — жалобным
голосом сказала я Чижу. — Давайте перенесем ее куда-нибудь… Хотя бы на
диван.
— Нет. — Чиж был непреклонен. — Это сделают
те, кто должен сделать.
— Нужно хотя бы прикрыть… — не отставала я от Чижа.
— Хорошо.
Скорченная фигурка Аглаи рвала мне сердце. Она была
нереальна и непристойна одновременно — как и любое физическое проявление
смерти. Впрочем, что я могла знать о смерти? Несколько отрывочных воспоминаний
детства: дед в простеньком гробу в гостиной (той самой, где по воскресеньям
обедала вся семья); похороны воробушка в дальнем углу двора, за гаражами
(стеклышки, фантики от конфет, перемазанные млечным соком одуванчики); похороны
жука, похороны стрекозы, бабочки и маленькой лягушки… Телефонный звонок мадам
Цапник (“Заказ на костюм отменяется, Алиса, мой шурин умер в прошлую пятницу”)…
Соседская колли, околевшая от рака. Дельфин на песчаной отмели у Евпатории —
искалеченный винтом…
И вот теперь Аглая.
Ее уход, так похожий на заставку к телепрограмме “Играем в
детектив”, и сам был детективом. Но три закомплексованные литературные
экстремистки превратили его в фарс.
А теперь еще Чиж…
Чиж придал фарсу законченность, сняв со стола тяжелую
скатерть. Скатерть еще хранила в себе несколько темных, непросохших пятен
шампанского и воспоминания о шведском столе. С икоркой, салями, балычком,
пикулями и швейцарским сыром.
— Что вы делаете, Петя? Вы с ума сошли?!
— Предлагаете, чтобы я сорвал шторы?
— Нет, конечно… Я поднимусь к себе и возьму простыню.
— Хорошо, — согласился он и повернулся к режиссеру
Фаре. — Ты побудешь здесь?
Фара закивал аккуратно зализанной восточной головой, надул
щеки и тряхнул плечами. После подобных красноречивых телодвижений непременно
должен следовать танец “Куч куч, хота хай”. На фоне цветущей сливы и горы
Нангапарбат.
— Идемте вместе… — Чиж подхватил меня под руку. —
В холле я видел телефон. В ментовскую нужно звонить в любом случае.
— Да, вы правы.
Телефон действительно стоял на небольшом столике в холле
рядом с гепардом. Возле него уже ходили кругами Софья и Райнер-Вернер. Судя по
мизансцене, Райнер порывался схватить трубку, а писательница Сафьянова всеми
силами пыталась этому воспрепятствовать.
Увидев нас, Сафьянова отпрянула — и от Райнера, и от
телефона.
Райнер-Вернер, воспользовавшись моментом, тотчас же бросил
плоский палец на клавиши.
— Куда это вы собираетесь звонить, любезнейший? —
поинтересовался Чиж.
— В консульство. Я — гражданин Германии и не хочу быть
втянутым в это.., м-м.., неприятное происшествие.
— Положи трубку. — Голос Чижа не предвещал ничего
хорошего, но что значило это квелое предупреждение для мускулистого адепта
швабского атлетического порно?
— Плюю на вас, — с чисто немецкой обходительностью
ответил Райнер. — И на вашу дикую страну. С вашими дикими озерами и дикими
женщинами….
Интересно, кого он имеет в виду? Скорее всего — меня. Меня и
мои социальные протесты по поводу клешней на бедрах.
— ..и диким снегом, и диким льдом…
— И дикими мужчинами, — добавил Чиж и исподтишка
ударил немца в пах.
Несчастный перчик! Одно испытание за другим! Пока
Райнер-Вернер корчился от боли. Чиж быстро набрал сокровенный 02. Несколько
секунд он мрачно слушал, потом — так же мрачно — принялся дуть в трубку.
— Не работает, — спустя непродолжительное время
сообщил он.
— Милиция не работает? — хором уточнили мы с
Софьей.
— Телефон.
— Что значит — не работает?
— А то и значит. Глухо как в танке. Можете сами
попробовать.
Пока мы с милейшей Софьей по очереди трясли трубку, Чиж
присел на корточки и внимательно осмотрел провод. А потом отогнул ковер.
— Надо же! Вы только посмотрите. Провод у телефонного
гнезда был аккуратно перерезан.
— Идиоты, — процедил Чиж, и было совершенно
непонятно, к кому относится это нелестное определение: к нам или к тому, кто
сделал надрез.
Наплевав на возможные трения с Дымбрылом Цыренжаповичем,
оператор с мясом вырвал часть провода, зачистил его концы универсальным
ботболтовским тесаком и заново соединил их.
— Проверьте, — бросил он Софье.
Софья поднесла трубку к уху и покачала головой.
— Ну, что? — спросил Чиж, хотя и так все было
ясно: телефон не работал окончательно и бесповоротно.
— Ничего.
— Странно. — Чиж нахмурился.
— Кажется, есть еще один. На кухне, — робко
подсказала я.
— А вы откуда знаете?
— Я видела…
Я действительно видела еще один телефонный аппарат в
простенке между буфетом и мойкой, когда заходила на кухню за спиртным и
встретила там Минну.
— Идемте.
Исполненные самых дурных предчувствий, мы вернулись в зал,
прошли через маленький коридорчик и оказались на кухне. Деревянная коробка с
телефоном висела на стене, а сам телефон поблескивал хромированными деталями и
отделанной малахитом панелью. Трубка тоже была малахитовая. Должно быть, падкий
на роскошь Дымбрыл сторговал аппаратец в Музее радио и вынес его через
служебный ход.
Чижу понадобилось пять секунд, чтобы определить, что
телефонный раритет начала века полностью разделил участь своего более
современного собрата. Тот же аккуратный надрез у гнезда, и та же вселенская
немота в трубке.
— Плохо, — Чиж почесал тесаком подбородок и
поморщился. — Очень плохо.
— Вы думаете? — осторожно спросила Софья.
— А вы нет? Если, конечно, смерть Канунниковой и
шалости с проводами как-то связаны. А вот и бутылка…
На небольшом, отделанном под красное дерево столике расположилась
целая батарея развеселых пузырьков: джин, виски, вермут, два вида хереса и
яичный ликер. Вплотную к ликеру примыкало с десяток чистых бокалов. И над всем
этим алкогольным великолепием высилось маленькое, почти кукольное окошко. За
окошком царила та особая молочная темнота, которой так отличаются зимние ночи в
глуши. Засмотревшись на эту скорее амбразуру, чем окно, я не сразу заметила
стоящую в отдалении от основной батареи бутылку “Veuve Cliquot Ponsardin”.
Бутылка была полной. Или почти полной. Опорожненной максимум на один-два
бокала.