Действительно, о железном купоросе, этом обличителе (если
верить словам Чижа) цианида, все благополучно забыли.
А Ботболт помнил.
— Или про купорос вы сказали для красного словца?
— Нет, не для красного… Просто математически построить
версию гораздо интереснее, чем довериться унылым лабораторным опытам.
— Так вы математик? — не отставал Ботболт. —
Вы же сказали, что химик!
Только теперь я заметила, что Ботболт злится. Нет, внешне ничего
не изменилось и он оставался абсолютно спокойным, но под заледеневшей
пергаментной кожей бурята теперь бурлила жизнь. Глаза стали чуть шире, рот —
чуть больше, а ноздри расплющились так, что покрыли собой половину щек. Чиж не
оправдал его ожиданий, он мог умереть, он даже вытребовал себе посмертные
льготы — и остался жив!
— Вообще-то я оператор. — Чиж примирительно
улыбнулся. — Но чистая математика интересует меня гораздо больше, чем
химия. Как оказалось. Извините, если я вас расстроил.
Это прозвучало как: “Прости, старик, коньки я не откинул,
хотя и старался”.
— Ты обещал рассказать о версии, — напомнила я
Чижу.
— Да. Я расскажу… Обязательно. Но ее должны услышать
все. Убийца прежде всего.
По тому, как деловито Чиж произнес слово “убийца”, стало
ясно, что версия — посоленная, поперченная и обжаренная до золотистой корочки —
уже готова к употреблению.
— Сделаем так, Ботболт. Вы можете отправляться к
остальным. Мы с Алисой подойдем ровно через пять минут.
Ботболт, уже успевший взять себя в руки, слегка поклонился
нам и исчез в коридоре.
— По-моему, он сильно расстроился из-за того, что акта
самоубийства не произошло, — глядя вслед буряту, сказал Чиж.
— По-моему, ты просто идиот. Ты действительно мог
погибнуть, или это был спектакль, рассчитанный на простаков?
— А ты бы жалела?
— Ни секундочки, — с легким сердцем сказала я.
— Я тебе не верю. — Безапелляционности Чижа можно
было только позавидовать. — Тебе совсем не понравилось?
— То, что ты остался жив?
— То, как я тебя поцеловал.
Поцелуй, поцелуй… Интересно, как целуется Райнер-Вернер? Его
губы совсем непохожи на худосочный рот Чижа, его губы — мягкие и слегка
припухлые, как пятки у младенцев… Интересно, какие они на вкус?..
— Прекрати! — зло бросил Чиж, и я даже вздрогнула
от неожиданности.
— Что прекратить?
— Прекрати думать об этом лосе! Я же вижу! Стоишь рядом
со мной и нагло сравниваешь… Мол, Петя Чиж — это так, детский лепет на лужайке!
Мол, Петин поцелуй — это укус комара, не больше. Прихлопнул и забыл. А гансик —
гансик совсем другое дело! И губы у него другие. Мягкие и слегка припухлые,
как…
— Как пятки у младенцев, — раскололась я.
— Держи карман шире! Как переваренные пельмени!
Кое-какой товарный вид имеется, но жрать-то невозможно!
— Кстати, насчет “жрать”. — Я почувствовала легкий
укол совести и решила успокоить Чижа. — Если твое предложение остается в
силе, мы можем пообедать. В каком-нибудь ресторанчике. Когда все закончится.
Чиж, получивший утешительный приз, сделал круг почета по
кухне.
— Мне кажется, это никогда не кончится! — с
горечью произнес он. — А ты что скажешь?
Я развела руками: что тут скажешь, в самом деле!
— Ты подозреваешь кого-то конкретно? Ты думаешь, это
Минна?
Мой невинный вопрос вызвал у Чижа странную реакцию. Он снова
принялся наматывать круги по кухне.
— Ох уж эта Минна! Она прямо как бельмо в глазу,
честное слово! Куда ни кинь, везде она! Под благовидным предлогом она не пошла
на прогулку, а осталась в доме. Более того, когда ты случайно… Так сказать..,
внепланово.., заглянула на кухню, она была там и производила манипуляции с… С
чем она производила манипуляции?
— Не знаю. — Я вдруг почувствовала угрызения
совести от того, что днем оказалась не на высоте, не набросилась на Минну с
нунчаками и ордером на арест и не потребовала от нее немедленной дачи показаний.
— И дверцы шкафа… Они были открыты. Почему они были
открыты, ведь Ботболт утверждает, что спиртное обычно запирается?
— Они были открыты, потому что их открыли. Может быть,
это сделали Доржо с Дугаржапом. Раз уж они такие порочные и лакают что ни попадя,
то подобрать ключи к буфету для них не было проблемой…
— Ты хочешь сказать, что Минна просто воспользовалась
этим?
— И не только она, — неуверенно протянула
я. — Я тоже.
— Я не верю в случайности. Вернее, в цепь случайностей.
Цепь случайностей — это уже закономерность. Это хорошо продуманный план. И это
смущает меня больше всего.
— Что именно?
— Для того чтобы провернуть это дельце и выйти сухим из
воды, преступник должен был отлично знать дом. И не просто изучить его за пару
часов. Он должен был приехать с заранее заготовленным планом! Иначе ему бы
просто не удалось провернуть его. Иначе он просто не открыл бы дверь на кухню.
Самое важное в этом деле — открытая дверь. И ваза на полке. Они дали убийце
выигрыш во времени и обеспечили ему стопроцентное алиби. Или почти
стопроцентное.
— Стопроцентных алиби не бывает. — Полгода работы
со звездой детектива не прошли для меня бесследно. — Во всяком случае, так
утверждает Аглая… Утверждала. Она говорила, что у каждого человека есть
маленькая грязная тайна.
Чиж самым непостижимым для меня образом залился румянцем.
— У каждого человека есть маленькая грязная
тайна, — повторила я. — И для того, чтобы скрыть эту маленькую
грязную тайну, человек способен признаться в самом настоящем преступлении. Даже
если он его не совершал. Или пойти на настоящее преступление… В настоящем
преступлении есть что-то от высокой трагедии. В нем можно раскаиваться, в нем
можно не раскаиваться, но оно не является постыдным.
— В отличие от маленькой грязной тайны?
— Ну да…
— Какой бред! — со смаком сплюнул Чиж. — Где
ты набралась этой псевдофилософской мути?
— Почему же мути? — обиделась я. — Разве ты
не читал “Стыдливые сны”? Между прочим, они признаны лучшим детективом прошлого
года…
— Кем признаны? — Щеки Чижа продолжали
полыхать. — Экзальтированными журналисточками из “желтой прессы”?
Критикессами в буклях, которые за штуку баксов объявят какую-нибудь госпожу
Тютькину или Пупкину новым Львом Толстым? Или — страшно даже подумать — новой
Агатой Кристи!
— Почему же за штуку баксов? — оскорбилась я
подобным расценкам.
— Правильно, не обязательно за штуку. Можно и за
пятьсот. И за триста.
