— На кухне мной был найден черепок от керамической вазы.
Он и стал окончательным звеном, которое позволило восстановить всю цепочку.
Сейчас я попытаюсь снова выстроить ее.
— Валяйте, — хихикнула Минна.
— Дуйте до горы! — хихикнула Tea.
— Вам подсобные рабочие не требуются? — хихикнула
Софья. — Мы тоже можем кирпичи класть. И получше вашего!
Пафос Чижа развеселил дам, хотя это была натужная веселость.
— Смелее, молодой человек! — хихикнули все
трое. — А мы вам поможем. Включим, так сказать, коллективный разум.
— Скорее уж коллективное безумие, — фыркнула Дарья.
Она и не пыталась скрывать свое весьма ироничное отношение к сочинительницам
текстов.
— Итак, возьмем за точку отсчета момент, когда Аглая
Канунникова разбила бокал. Кто-нибудь помнит этот момент? — От осознания
величия своей роли Чиж даже пустил петуха.
Судя по наступившей тишине, этот момент помнили. И
достаточно хорошо.
— Если он еще не стерся из вашей памяти, то попрошу
занять места, на которых вас застало это событие.
Страстный призыв Чижа сделал свое дело: в зале началось
движение, которое — при известном полете воображения — можно было назвать
броуновским. Оно проходило под лозунгом “Вас здесь не стояло”. Минна, Софья и
Tea принялись толкаться на одном пятачке — между камином и выходом в холл с
оружием. Они безошибочно выбрали самую дальнюю точку от Великого шелкового пути
убийцы. Они не хотели иметь ничего общего с оранжереей, из которой убийца
отправился с караваном, груженным цианистым калием.
Места у камина было не так уж много, и дамы, сжав зубы и
сдвинув брови, по очереди выдавливали друг друга. Перевес был явно на стороне
Минны: стоило ей только повести грудью, как Tea и Софья оказывались
отброшенными на несколько метров. После нескольких бесплодных попыток штурма
каминной высотки Tea взбунтовалась:
— Да что же это такое, дорогая Минна! Всем известно,
что здесь, у камина, находилась я! Я, а не вы! Я озябла и грелась весь вечер!
Всем известно, что во мне течет солнцелюбивая африканская кровь!
— Всем известно, что у меня — гайморит, —
пробубнила Минна. — И мои носовые пазухи нуждаются в тепле. А где еще
найти тепло, как не возле камина!
— В оранжерее, — ехидно подсказала Софья. —
Там как раз субтропический климат. Тем более что вы из нее не вылезали!
— Я не вылезала?
— Вы!
— Да я и была там пару раз, не больше! Две трубки за
вечер — это максимум, что я могу себе позволить! А вот вы — вы шмалили свои
пахитоски одну за другой! И уж если кто там и торчал весь вечер, так это вы!
— А не вы ли говорили, что вам хочется остаться в этой
дивной оранжерее навсегда? Стать, так сказать, скромной лианой! Сассапарилем,
плющом и этой.., как ее.., актинидией!
— Да-да, — подтвердила Tea. — Я тоже слышала
про актинидию. Вы очень громко и назойливо ей восхищались.
— И сейчас восхищаюсь. Но это дела не меняет. Я гораздо
реже курила трубку, чем вы — сигареты!..
— Зато дольше! — сразу же нашлась Софья. — Да
еще призывали всех прогуляться под сенью пальм.
— Вот именно — всех. Я не стремилась уединиться.
— А зачем же тогда уединялись?
— Вы тоже уединялись!..
— Послушайте, фрау, — подал голос Райнер-Вернер,
без всяких заморочек закрепившийся на простом и ясном месте возле шахматной
доски. — Зачем же спорить? Зачем спорить, ведь у нас была видеокамера. И
оператор, который вел съемку. Странно, что герр Чиж до сих не показал нам
отснятый материал! Все вопросы отпали бы сами собой.
Безыскусные и такие здравомыслящие слова немца произвели
эффект разорвавшейся бомбы.
— Натюрлих! — пропела Дашка. — У нас же была
видеокамера!
— Была, — подтвердила Минна.
— Была, — подтвердила Tea.
— Была и есть, — заключила Софья. — Тогда о
чем мы спорим? Пусть молодой человек покажет нам отснятый материал.
Известие о собственном орудии труда застало Чижа врасплох.
Он почему-то покраснел, побледнел и позеленел и сразу же стал похож на свой
собственный комплект светофильтров.
— Ну, не знаю… Я отснял довольно большой объем…
Потребуется много времени, чтобы отсмотреть его…
— А разве мы куда-то торопимся? — Дашка подняла
брови. — Времени у нас вагон, судя по всему.
— Я хотел бы передать пленку следственным органам…
— До этих органов нужно еще добраться. К тому же вы
сами говорили о следственном эксперименте. Камера в этом случае — просто
подарок небес. Возможно, она поможет установить всю картину происшедшего.
— Не думаю.
— Да что с вами такое! — Дашка явно начала терять
терпение. — Вы же так ратовали за истину! Всех здесь на уши поставили!
— Ну, хорошо. Я покажу… Если Ботболт поможет мне с
кассетами и телевизором. Хорошо…
..Ничего хорошего в пленке не оказалось. Это стало ясно на
двадцатой минуте просмотра. Ажиотаж возле экрана сменился нервными смешками,
затем настала очередь ехидных замечаний, затем — недоуменно поджатых ртов и
всеобщего холодного осуждения. А когда все повернулись к беспомощному
изображению спинами, судьба Пети Чижа была решена.
— Стыдно, молодой человек, — сказала Минна.
— И непрофессионально, — сказала Tea.
— Решать свои личные проблемы за счет общественной, как
я полагаю, пленки — это просто наглость, — заключила Софья. — Куда
смотрит ваш режиссер?
Режиссер в данный момент просматривал антарктические
алкогольные сны, но от этого не было легче — ни Чижу. Ни мне.
— Ты, я смотрю, пользуешься большим успехом. —
Дашка даже потрепала меня по щеке. — Сначала немецкий орангутанг, теперь
еще и эта отечественная мартышка… На месте орангутанга я оторвала бы мартышке
хвост. Так беспардонно снимать чужую и к тому же почти замужнюю женщину! На
всех кадрах ты, только ты и снова ты. Очень красноречиво, ничего не скажешь.
Крыть было нечем, и я подавленно молчала. Увиденное потрясло
меня не меньше, чем всех остальных. Дашка нисколько не преувеличивала — мое
собственное, весьма скромное изображение перло из каждого кадра. Я в блеклый
фас, я — в незадавшийся профиль. Я пялюсь на кого-то, кто находится за
пределами объектива (судя по омерзительно-плотоядному выражению лица — на
Райнера-Вернера). Я морщу нос, я дергаю мочку уха, я почесываю подбородок
(хорошо, что не задницу!). Я улыбаюсь, я хмурюсь, я оттопыриваю губу, и я же ее
закусываю. Во всем этом подглядывании было что-то гнусное, что-то непристойное —
что-то, что роднило вполне невинную пленку с самой разнузданной порнографией.
Той самой порнографией, под присмотром которой окочурились Доржо и Дугаржап.
