А может быть, Минна и Софья, толстый и тонкий, кроткие
соседки по справочнику “Кто есть кто в российском шоу-бизнесе”?..
А может быть…
— Нет, — сказала Дашка. — Нет. Мне не
нравится эта идея.
— Почему же, деточка? — Софья покровительственно
улыбнулась хорошенькой стерве-журналисточке. — Чем она вам так не по душе?
— Получается, что это не убийство, а какая-то резня.
Одинокий, как танцор фламенко, убийца низводится до уровня мясных рядов на
городском рынке. Вся поэзия пропадает.
У меня отвисла челюсть. С каких это пор Дашка, по кочкам
несшая Аглаю Канунникову и не упускавшая случая, чтобы не лягнуть ее в
какой-нибудь из своих статей, — с каких это пор Дашка вдруг стала
выступать ее адепткой? Ведь это была любимая Аглаина мысль: настоящее, хорошо
продуманное преступление сродни акту творчества. И им можно так же любоваться,
как и прохладным Дега в прохладном Пушкинском музее.
И, черт возьми, “убийца, одинокий, как танцор фламенко”!..
Это же… Это же…
Ну да, это была фраза из Аглаиного романа! Того самого, “Такси
для ангела”!..
— Когда убийце прижмут хвост, ему — за три трупа —
дадут по максимуму. Какая уж тут поэзия! — Софье были чужды эстетские
Дашкины переживания.
— Ну, ведь не расстреляют же… У нас мораторий на
смертную казнь. Так, лет пятнадцать получит от силы. Зато какой ажиотаж
начнется! Первые полосы обеспечены. А потом можно будет и книгу издать…
Представляете, какие будут тиражи?
— Вы думаете? — озадачилась Софья.
— “Я убил Аглаю Канунникову”… Да за одно только
словосочетание “Я убил” убийце в ножки поклонятся. Это же экстремальная вещь!
— Вы думаете? — озадачилась Tea.
— Вы только вслушайтесь — “Я убил”! Если такая книга
когда-нибудь появится — ее в первый же день с прилавков сметут.
— Вы думаете? — озадачилась Минна.
— Да что тут думать! Я же веду книжную рубрику в “Роад
Муви”. “Гамбургский петух”. А в “Петухе” не просто анонсы печатают. Наш конек —
глубокий анализ книжного рынка. Это издатель может утаить от писателя истинное
положение вещей. А у нас — объективная информация.
Дашка еще некоторое время занималась рекламной кампанией
глянцевого монстра “Роад Муви”, но дослушать ее мне так и не удалось: в гавань
моего уха заплыли раскаленные губы Райнера-Вернера.
— Может быть, мы оставим почтенное общество?
Ненадолго? — прошептали губы.
— Вы думаете? — спросила я с интонациями СС, ТТ и
ММ сразу.
— Они слишком заняты собой. А мне надоело все это
выслушивать. Сыщики-любители еще никого не довели до добра. Когда-нибудь здесь
появится полиция. И уж она-то во всем разберется. Пойдемте, Алиса.
Ласковая, как разлапистый листок медвежьего ушка, ладонь
коснулась моих лопаток, и я решилась. Впрочем, решилась я давно, еще когда
стояла в Шереметьеве с табличкой “RAINER WERNER RABENBAUER”. Еще когда так
легкомысленно возненавидела обладателя имени с таблички. А вчерашнее — уже
вчерашнее! — купание в проруби и одеяло, обернутое вокруг торса
Райнера-Вернера, только укрепили меня в этой решимости.
— Уходим по одному, — скомандовал Райнер. —
Сначала я, потом вы. Я буду ждать вас на лестнице…
* * *
…Он действительно встретил меня на лестнице.
Я даже не помнила толком, как мы добрались до нашей клети на
третьем этаже, как отрывались пуговицы от рубашки и как триумфально трещала
застежка от лифчика. И как под моей, готовой к самым невероятным приключениям,
спиной оказался шахматный конь. Каким образом он отделился от стоящего на
столике войска и переместился в складки простыни, я не знала. Конь больно
впился мне в позвоночник, но теперь это не имело никакого значения.
Ровно никакого, потому что впереди меня ждал настоящий
аттракцион! И не в затрапезном отечественном парке культуры и отдыха со ржавой
каруселью и вечно неработающим колесом обозрения, нет! Впереди меня ждал
сверкающий огнями европейский Диснейленд! Пещеры ужаса для мечтающих расстаться
со своей фригидностью швей-мотористок на дому; силомер для знающих цену себе и
партнеру разведенок; и, конечно же, американские горки для свободных и
раскрепощенных женщин. Женщин, которые научились пользоваться эпилятором,
кремом для кутикул и запасниками зоологического музея — как самым романтическим
местом для соития.
Еще секунда — и я погружусь в тело Райнера, как в
живительный источник, как в мелкий песок лагуны, как в душистую пену клевера,
как.., как.., как… И его губы сомкнутся надо мной, как створки раковины над
жемчужиной, как своды исповедальни над ничтожной грешницей, как юные солдаты в
строю, как.., как.., как…
Волна с нежным именем Райнер-Вернер накрыла меня и
отхлынула. Зажмурившись, я ждала нового прилива, но его не последовало. Его не
было так долго, что мне пришлось открыть глаза. Райнер-Вернер, еще секунду
назад проводивший разведку моего тела глубоким петтингом, был явно озадачен, Я
уперлась взглядом в его переносицу и тоже озадачилась.
— Что-нибудь случилось? — спросила я.
— Безопасный секс, — изрек Райнер-Вернер. —
Безопасный секс — прежде всего. А я забыл резинки внизу, когда выворачивал
карманы.
Черт возьми! Впервые за последний год я раскочегарилась, и
вот пожалуйста, безопасный секс! Да на хрен он нужен, этот безопасный секс!..
— Это так важно? — спросила я и тут же пожалела о
своем дремучем азиатском вопросе.
Вся чисто убранная, вымытая с мылом, целлофановая Европа с
укором посмотрела на меня — русскую Дуньку, только вчера вылезшую из лаптей и
квашеной капусты.
— Ты серьезно?
— Шучу! — не на шутку перепугалась я. — Что
же делать? Спуститься вниз?
— В таком виде? — Райнер посмотрел на свой
вздыбленный пах. — Это невозможно.
— Тогда, может быть, я…
— У меня в сумке.., в наружном кармане есть еще
несколько. Я сейчас…
— Лежи, я сама принесу.
В этом был дальний умысел: мне до одури захотелось
посмотреть на Райнера издали и в естественной среде: голого и неотразимого.
— Сумка в ванной… — бросил он напоследок.
Прикрывшись простыней (жалкая дилетантка!), я бросилась в
ванную. У самого входа действительно лежала его сумка. Интересно, почему Райнер
оставил ее здесь?..
Но раздумывать о судьбе райнеровской сумки в то время, как
меня ждал сам Райнер, мне не хотелось. Я сунула руку в кармашек с надписью
“KWANZA” и, путаясь в собственных пальцах, вытащила все, что там валялось.
Несколько презервативов и сложенный вдвое листок из блокнота. Скорее
машинально, чем преследуя какую-то цель, я развернула его и уставилась в
ровные, написанные аккуратным почерком строчки. Я знала этот готический почерк,
я уже видела его. В первый день приезда в Москву немец дал мне бумажку с
достопримечательностями, которые он собирался осмотреть.
