Я упала на четвереньки и принялась разглядывать финал
шахматной партии… Так и есть. Никакой ошибки!
— Вы все-таки решили поговорить о романе? —
несмело сказал Дымбрыл.
— У меня его и правда нет.
— Тогда зачем вы приезжали?
Это был честный вопрос, и я постаралась честно ответить на
него.
— Затем, чтобы услышать то, что услышала… Покинув
Дымбрыла и затворив дверь в комнату трех художников, я без всякого сожаления
вернула пантеру Ботболту. И задала ему только один-единственный вопрос:
— Скажите, Ботболт, когда разбилась ваза? Ботболт
равнодушно пожал плечами.
— Когда я нес шампанское в зал…
— Это понятно. Сколько бокалов было тогда на подносе?
Восемь или один?
Узкие глаза бурята заволокла дымка, а тетива рта натянулась
до предела. Ну, давай, Ботболт, вспоминай!..
— Восемь, — подумав, ответил Ботболт. —
Восемь.
…Огрызок вечера и всю оставшуюся ночь я провела в квартире
Чижа. И до одури гоняла копию конфискованной пленки, которая была отснята за
ужином. Вернее, только один ее фрагмент: шахматную партию между Аглаей и
Райнером-Вернером. Просто счастье, что я вертелась возле доски и в объектив
влюбчивой “SONY Betacam” попадали не только мой перекошенный глаз и свернутый
набок нос, но и фигуры на доске. И чем дольше я анализировала партию, тем яснее
мне становилась картина.
Аглая была не шахматным игроком. Она была превосходным
шахматным игроком! Суметь так тонко окучить дилетанта Райнера-Вернера, суметь
так блистательно ему проиграть, суметь потерять такое количество фигур в самых
выгодных комбинациях!.. Для этого нужно было просчитывать не пять, а десять
ходов вперед! Она играла за него и за себя, это было очевидно! Она гнала
Райнера-Вернера к победе плетью о семи концах, она просто не давала ему
опомниться!
Теперь, промотав кассету сто сорок четыре раза, я с
уверенностью могла сказать: Аглая проиграла только потому, что хотела
проиграть.
Ей было жизненно необходимо проиграть, чтобы…
Чтобы разбить проклятый бокал!!!
И эти ее постоянные отлучки в оранжерею, и Ботболт, которого
разбившийся горшок застал не с одним бокалом на подносе, а с восемью… Поднос с
одним бокалом был уже потом, Ботболт налил в него шампанское из начатой бутылки
на столе и, не задерживаясь, отнес в зал, чтобы она его выпила.
Я почувствовала пьянящий привкус ярости на губах.
Нет, Аглая не могла так поступить со мной, служившей ей
верой и правдой. С кем угодно — только не со мной! Шахматной партии и бокала
было слишком мало, для того чтобы высказаться. А Аглая должна была,
высказаться.
Должна.
А я должна была ее услышать. Ведь для чего-то она взяла меня
в секретари. Именно меня!
После часа стояния в душе я наконец-то нашла недостающее
звено. В самом финале “Украденных поцелуев”.
«УВЯДШЕЕ СЧАСТЬЕ, РАСТРЕПАННЫЕ ВЕТРОМ ВОЛОСЫ, УКРАДЕННЫЕ
ПОЦЕЛУИ, УСКОЛЬЗАЮЩИЕ МЕЧТЫ… ЧТО ОСТАЛОСЬ ОТ ВСЕГО ЭТОГО? СКАЖИТЕ МНЕ, ЧТО?»
Это был подстрочник песни, которую Аглая так и не напела. Но
произнесла, прежде чем отдать бокал Дашке. И дождаться своего собственного
последнего бокала.
Стоящего на подносе в гордом одиночестве.
Ведомая каким-то дьявольским вдохновением, я принялась
ломать коробку из-под кассеты с “Украденными поцелуями”. Лицевая сторона не
представляла собой ничего экстраординарного: цельный кусок пластмассы, не
более. Но изнаночная — с логотипом “КИНОЭТО-ПРАВДА24КАДРАВСЕКУНДУ” и реквизитами
фильма — вовсе не была цельной: она состояла из двух кусков. Разделив их при
помощи первого же подвернувшегося под руку тупого ножа (ну почему холостяки
практикуют тупые ножи!), я нашла то, что даже не думала искать: крошечный
блестящий ключ, спрятанный в таком же крошечном углублении одной из
пластмассовых половинок…
* * *
…Чиж начал ныть, как только мы приблизились к
“КИНОЭТОПРАВДА24КАДРАВСЕКУНДУ” на расстояние двух кварталов.
— Это бред, — с апломбом заявил он. — Все,
что ты собираешься сейчас сделать, — это бред.
— Но ведь ключ существует. Ты не будешь этого отрицать?
— Ну и что? Ненормальный ключ ненормальной
писательницы. Только и всего.
— Чиж, ты же всегда был сторонником самых экзотических
версий.
— Теперь не сторонник.
— А если это правда?
— Это не может быть правдой.
Это стало правдой, стоило мне только переступить порог
маленькой студии по записи фильмов — буйных пятидесятых и нежных шестидесятых.
Она и впрямь была маленькой: метров восемнадцать, не больше. Компьютер, два
телевизора и два видеомагнитофона, небольшой диванчик с валиками вместо
подлокотников (буйные пятидесятые). И два легких кресла с поджарыми ногами и
такой же поджарой спинкой (нежные шестидесятые). Стену украшали два плаката:
один к фильму “Безумный Пьеро”, другой — к фильму “На последнем дыхании”. Оба
названия, так легкомысленно оккупированные Годаром и Бельмондо, можно было
смело отнести к самой Аглае.
Тем более что на столе, прикорнувшем возле окна, я увидела
то, что никак не ожидала увидеть: небольшой изысканный фонтанчик, живо
напомнивший мне бамбуковые радости в ландшафте Дымбрыла Цыренжаповича. Желоб,
наполнившись водой, перегнулся, а я вдруг вспомнила о том, что в последние
несколько дней до нашего отлета из Москвы перестала слышать мерный стук метронома.
Мерный стук в недосягаемом Аглаином кабинете.
— Забавная штучка, — сказала я молодому человеку в
бейсболке. Козырьком назад.
— Забавная, — согласился козырек, пугающе похожий
на Жан-Пьера Лео из “Украденных поцелуев”.
— Никогда такой не видела.
— Я тоже. — Жан-Пьер улыбнулся мне так, как будто
украл все поцелуи сразу. — Подарок одной нашей постоянной клиентки.
— Кстати, по поводу вашей постоянной клиентки… — Я
вытащила из кармана ключ и осторожно положила его на стол перед Жан-Пьером.
Он не удивился, он даже не стал задавать мне лишних
вопросов. Он вынул из ящика шкатулку. Небольшую, но довольно изящную,
сработанную под сандал шкатулку. Только и всего.
Но прежде чем открыть ее, я не удержалась и спросила:
— Простите, это не вы приносили цветы Аглае
Канунниковой?
— А что? — Молодой человек поднял брови. —
Разве в этом есть что-то предосудительное?
— Нет, но…
— Одна ее поклонница меня об этом просила. Та самая,
которая подарила фонтанчик… Она часто к нам приходит. Она любит старые фильмы.
— А вы?
— Я тоже. Я старомодный человек.
— Четыре букета желтых гвоздик? Теперь Жан-Пьер Лео,
удачно сдублированный бейс-болкой козырьком назад, удивился по-настоящему.
