На Марголиса она даже не взглянула. Реакция Воронова, вот
что интересовало ее. Конечно, он мог отказаться и без всякого зазрения совести
присвоить ее собственную историю. Идеи носятся в воздухе, тут ушлый Семен
Борисович прав. А что касается армии дешевых беллетристов — они уже давно
научились красть и перелицовывать написанное до них. Но Воронов! Воронов — не
дешевый беллетрист, в нем есть стиль, а стиль предполагает отсутствие вероломства.
Нет, он не будет тащить сюжет, как тащат апельсин с лотка.
— Вы позволите? — снова переспросила Наталья.
Марголис не удержался и захохотал.
— Что именно Володенька должен вам позволить?
— Принять участие в разработке… В обсуждении… —
Господи, зачем ей это нужно? Неужели только для того, чтобы уподобиться
«сыщикам по случаю», как называет их Воронов?
— Что скажешь, Володенька?
— Ну, не знаю…
— Я не буду вам мешать. Мне просто интересно, как вы
повернете ситуацию. Я ведь тоже могу подсказать что-нибудь. А на авторство и
фамилию на обложке я претендовать не буду. Обещаю.
— Она обещает! Ты слышишь, Володенька, она обещает!
Почему бы тебе не согласиться?
Глаза подвыпившего Марголиса затянулись плотоядной пленкой:
отличный ход, девочка, лучше и придумать невозможно. Уж поверь мне, доступ к
тщедушному тельцу писателя хотели получить многие экзальтированные особы,
променявшие Жоржа Сименона на Владимира Воронова. Но еще никому из них не
удавалось заинтересовать его. А тебе удалось, и к тому же таким изысканным
способом.
— Ну хорошо, — сдался наконец Воронов. —
Хорошо. Завтра с девяти пятнадцати до десяти вечера.
С девяти до десяти вечера — в тот благословенный период,
когда он работал над книгами, — у Воронова был час отдыха. Час отдыха
включал в себя стакан кефира, прием таблеток и сорокапятиминутную релаксацию на
тахте. Теперь от релаксации придется отказаться.
— Я буду… Завтра. С девяти пятнадцати до десяти.
— Не смею больше задерживать.
— Да… Я понимаю… Была рада познакомиться, Владимир…
Владимир Владимирович.
Наталья поднялась и направилась к двери. Впрочем, теперь это
мало интересовало Воронова. Для почетного эскорта существует Марголис, он и
проводит богатую мерзавку домой. Странно, но в этой дряни с верхнего этажа есть
свое рациональное зерно. И сегодняшний вечер можно считать удачным. Он получил
отправную точку будущей книги, не прилагая к этому никаких усилий. Это было то,
что он так долго, так тщетно искал. Жаль, что приходится быть обязанным
неожиданным просветлением совершенно постороннему человеку. Но и эти проблемы
легко утрясаются: несколько вечеров — больше она при его хамской мизантропии не
выдержит; пара-тройка озвученных идей. Пара-тройка сюжетных поворотов — ее
собственных в том числе, — у любого, даже не самого симпатичного, человека
нельзя отнимать иллюзию причастности к творчеству. Хитрая лиса Семен Борисович,
не один раз полинявшая в предбанниках многочисленных издательств, называет это
мастер-классом.
Мастер-класс так мастер-класс.
Но главное — почистить машинку, обновить запасы бумаги,
приготовить теплое белье и теплые носки. И закупить продукты на две недели:
раньше он из квартиры не выйдет.
И все.
И можно отчаливать.
Это только у Марголиса существует дурацкая теория, что люди
пишут по нескольким причинам: от скуки, по глупости, из-за денег или из-за
непомерного тщеславия. На самом деле люди пишут из-за врожденной страсти к
путешествиям. Что есть книга, как не путешествие? Как не бесцельное
путешествие, странствие ради странствия? Причем путешествие с максимальным
комфортом: ты видишь только то, что хочешь видеть; ты просишь воды и вина у
того, кого сам же и создал. Ты движешь рукой убийцы и с легким сочувствием
подталкиваешь его в жернова правосудия. Даже раны на теле жертв расположены в
точном соответствии с твоим знанием анатомии. Твоим, а не бородатого
грузина-патологоанатома из районного морга…
Воронов вздохнул.
Вполне приличная тронная речь. Годится как тезисы к лекции в
Йеле. На кафедре славистики. Год назад его приглашали прочесть курс лекций. Не
в Йеле, конечно, — в не самом престижном канадском университетике, кафедра
литературы которого специализировалась на массовой культуре. Воронова уверили,
что климат там вполне питерский, никаких азиатских и латиноамериканских
эпидемиологически-болезнетворных неожиданностей. Но все забуксовало и
впоследствии сошло на нет — только потому, что Воронов панически боялся
самолетов. А другим способом до Канады не добраться. Как оказалось.
Пока он меланхолично размышлял об этом, вернулся Марголис и
вылакал остатки коньяка.
— Вечер удался, — самодовольно заявил Марголис.
— Ты думаешь?
— Я вижу. Похоже, что выход из кризиса оказался менее
болезненным, чем я ожидал. И к тому же — увитым чайными розами. Божий промысел,
да и только.
— У меня кончается бумага. Осталась пара пачек…
— Завтра привезу тебе еще. Будешь ваять эту собачью
историю?
— Еще не знаю, — слукавил Воронов. — Может
быть. Замысел мне нравится. Попробую сделать несколько страниц, а там
посмотрим.
— Узнаю! — Марголис молитвенно прижал руки к
груди. — Узнаю автора прославленных детективов, сурового гения
расчлененки, певца цианидов и серной кислоты! Завтра же звоню в издательство и
беру у них аванс!
— Что, поиздержался, стервец? — вяло
поинтересовался Воронов. — Бабы последние кальсоны на сувениры растащили?
— Смотришь в корень, — продолжал веселиться
Марголис.
— Это не я смотрю. Это они смотрят. Бабы.
— Так я звоню в издательство?
— Звони, черт с тобой.
— А как тебе эта экзотическая птичка? — решив
производственные вопросы, Марголис с ходу переключился на личные. —
Канареечка. Лирохвост. Колибри-эльф…
— Не такая уж и экзотическая. Экзотика, это, знаешь ли,
мисс Тринидад и Тобаго: сто двадцать килограмм живого веса. Не считая кувшина
на голове.
— А, по-моему, она тоже ничего, хотя и вполовину
меньше. Глазки поблескивают, волосики поблескивают, пальчики — как у звезды
немого кино. И ротик — в меру незинный, в меру порочный… Жаль, что в свитере
была — номер груди за скобками остался. Но размер на второй, я думаю, потянет.
— Он что, имеет принципиальное значение — размер груди?
— Нет, но кое-что определяет. — Марголис уже
оседлал любимого конька и теперь весело размахивал эротической шашечкой.
— Интересно, что?
— Поверь моему опыту — чем меньше грудь, тем стервознее
баба.
— Слушай, давай не будем заострять на ней внимание.
