Телегу оставили на небольшом пустыре у Хрулевского спуска… Перед уходом Мила поцеловала и перекрестила Кирилла, а через две минуты он поднялся на три ступеньки и постучал в большую черную дверь.
– Костаки пришел. Пора в Стамбул плыть.
Логиновский предполагал, что дверь будет на цепочке, и когда были открыты все засовы, он резко рванул ее на себя.
Цепь отлетела, и вырвавшиеся из гнилого косяка медные шурупы разлетелись по всему коридору. Один из них сильно повредил глаз пожилому харьковскому промышленнику Богатову. Он слабо ойкнул и отступил на два шага… Ему было очень больно. Но это ненадолго!
Храпов жестом приказал старику идти вперед и сразу же успокоил его ударом молотка.
Только когда они задернули шторы и зажгли в большой комнате керосиновую лампу и все свечи, то заметили, что в углу в одной ночной рубашке стоит высокая и, похоже, красивая блондинка.
Она стояла молча и пока не мешала им.
Кроме стоящих в коридоре чемоданов они решили забрать и то, что валялось на полу у окна. То, что было выложено в последний момент и разложено на диване, на комодах и приставных столиках… Это тяжелое серебро, маленькие бронзовые часы, статуэтки старинного фарфора, янтарные шкатулки, меха, малахитовые безделушки.
Богатов был прав, он не смог бы все это увезти в Стамбул… И хорошо! Сегодня все это уплывет в Варну…
Они собрали еще четыре чемодана.
Затем Храпов с Малышковым притащили в комнату тело старика Богатова… Уже привычными движениями Виктор снял с него широкий нательный пояс, где, очевидно, было самое ценное.
Они осмотрелись… Все было сделано хорошо. Оставалось последнее. Это больше всех волновало Виктора:
– С этой, что будем делать? Может, с собой возьмем? Как, Кирилл Васильевич?
– Не нужна она.
– Как это, не нужна?.. Это Храпову она не нужна – он старый. Вам не нужна; у вас Людмила есть. А мне в самый раз!..
– Не заводись, Виктор! Нам мимо штаба проезжать. А его черкесы охраняют. Кричать начнет, вопить… Ты пока посмотри, нет ли на ней чего-нибудь.
Виктор вразвалочку подошел к новоиспеченной вдове и сорвал с нее рубашку. Под ней, как и у всех, был пухлый белый корсет с наспех простеганными черными нитками потайными кармашками. Виктор срезал его и бросил на стол.
Та, что стояла перед ним, даже не пыталась прикрыть руками обнаженное тело. Она волновала его больше, чем зашитые в корсете бриллианты.
Он отступил на шаг и шутливо, но громко и грозно скомандовал:
– Руки вверх!
Женщина подчинилась.
– Возьмем ее, Кирилл Васильевич – умоляющим голосом произнес Виктор. – Нам двое суток до Варны плыть.
– Остынь, Виктор! Сядь на диван.
Логиновский взял со стола лампу и подошел к женщине.
Ее глаза дико, суматошно бегали… Совсем как у той девушки, у купеческой дочки.
Почему у них у всех одинаковые глаза перед смертью… Кирилл опять ощутил пьянящее дьявольское чувство радости. Для этой нимфы он сейчас бог!.. Он распоряжается ее жизнью, вернее – ее смертью.
Это не так волнует со старухами и мужиками… А здесь он не просто ликвидирует жизнь, а разбивает красоту! Венец Создателя.
Логиновский вытащил из нагрудного кармана френча золотой червонец.
– Вас как зовут, мадам?
– Марина … Я вам помогать буду… Я и готовить умею… Я все могу делать…
– Я хороший шанс вам дам, Марина… Вам и Виктору. Вы что предпочитаете, Марина, орла или Николашку?
– Орла… Но не надо этого, я боюсь.
Кирилл подбросил монету. Она подлетела высоко, долго вращалась и со звоном упала в метре от той, чью судьбу она решала.
Было темно… Рассматривать монету можно было, только наклонившись и поднеся лампу.
Логиновский делал это долго.
– Ах, неудача!.. Вижу лик убиенного императора… Иди сюда, Храпов. Работай!.. А вы, мадам, можете удостовериться. У нас всё честно.
Марина машинально наклонилась и попыталась вглядеться в маленький красновато-желтый диск.
Вдруг ее охватила радость и смятение… Он пошутил! Он ошибся! Монета лежала орлом вверх! Сейчас она всем скажет, обрадует всех. Сейчас… Но Храпов уже взмахнул молотком.
Марина упала лицом вниз, накрыв собой монету. Когда они с обиженным Виктором выносили чемоданы, Логиновский в дверях обернулся.
Храпов переворачивал тело, пытаясь найти червонец.
* * *
К двум часам ночи в будке стало совсем холодно.
Но не это волновало капитана Сомика. Надежда таяла с каждой минутой.
Пока было светло, они нетерпеливо вглядывались в дорогу. Им казалось, что каждую минуту может появиться синяя телега.
За это время по направлению к городу прошли два грузовых «Форда» с каким-то имуществом, пять телег с офицерами, среди которых были и раненые, и множество всадников, двигавшихся небольшими группами… Это были остатки частей, бежавших из-под Бахчисарая через Качу и Северную сторону Севастополя.
А это значило, что завтра по этой дороге пройдут красные.
Сомик и Розанский старались не курить… В ночной темноте огонек папиросы можно было заметить за сто метров… И это могло все испортить.
…Они одновременно услышали телегу. Именно услышали, потому что дорога, которая вела из города, была скрыта за кустами и обломками скал… Сама телега не скрипела, но нельзя было заглушить цокот копыт и грохот железных колесных ободов по разбитой каменистой дороге.
Бандиты проехали перед ними буквально в десяти метрах… Конечно, цвета телеги не было видно. Но перед ними на фоне чуть подсвечиваемых луной облаков проплыла голова одноухой лошади.
На телеге сидело четверо.
Их силуэты были отчетливо видны. И снять их можно было бы без вопросов. Еще бы – внезапно, с десяти метров да из четырех наганов.
Но Сомик отрицательно махнул рукой перед лицом Розанского, который уже начал суетиться… Они вышли из сторожки, когда телега удалилась уже метров на тридцать.
– Вот что, подпоручик. Надо выяснить, куда они всё спрятали с прошлых грабежей… Давай за ними осторожненько вдоль дороги. Главное – их из виду не потерять.
Преследовать неуловимую телегу пришлось недолго. Через триста метров бандиты спустились к пристани, а затем, петляя между акаций, проехали еще немного.
Они остановились в каменном тупике, в углу которого, в сереющем свете луны, пробивавшейся сквозь редкие облака, был виден торчащий из скалы навес… В глубине угадывалась дверь.
Бандиты соскочили с телеги, взяли часть вещей и перенесли их под навес. За открытой дверью зажегся тусклый огонек свечи.
