– Шел той дорожкой сквозь гаражи, – вмешался
Косильщик. – Где ее потом нашли…
– Такоже, – кивнул Веласкес. – Истинно. И
хоть был я добр душою ко всему сущему, только все равно дал пинка под задницу
тому паскудному китайскому собаку с синим языком – когда он меня по своему
гнусному обыкновению рванул за штаны. Есть у нас в соседнем подъезде одна жутко
рыночная банкирша, а у нее – этот самый омерзительный собак. Мы с ним друг другу
моментально пришлись поперек души, и оттого он меня при любой возможности
норовит цапнуть, а я, грешен, и пнуть могу. Хоть и стараюсь обойтись словесами
– дамочка вонять начинает моментально, участковым пугает, банковскими
охранниками, хорошо еще, не киллерами…
– Значит, вы ее встретили?
– Истинно. Стал обгонять, шатнуло меня, хворого,
занесло немного, чуть я на нее не упал, собак рванул за штаны, а я пнул его
пониже хвоста и увеличил скорость…
– Когда это было? – спросила Даша.
– В темную пору, – исчерпывающе объяснил
Веласкес. – Понял уже, что это не вечер, а раннее утро, но насчет часов,
минут и секунд лучше не пытайте, все равно не вспомню. У меня часы
самозаводящиеся, только я, начиная кушать водочку, их снял и засунул куда-то,
они и остановились, завод вышел…
– Дальше?
– Дошел я до ларька, сделал стратегический запас и
пошел обратно. И возникла потребность души в немедленном глотке. Бывает такая.
На улице-то не станешь, «луноходы» шмыгают, до дома терпеть нету моченьки, а в
школе, в ограде, кто-то уже прихлебывал с шумом и матерками, я туда идти
испугался – с похмелья всего боишься, а нынче тем более… И пошел я назад
опять-таки через гаражи. Есть там удобная щель меж двумя рядами, даже не
особенно и загажено, поставил я на землю аккуратненько свой стратегический
запас, оторвал пробочку с «Белой вороны», глотнул немного, зажевал чипсом
креветочным – такое умиротворение ауры настало… Уходить не хотелось. Тут прошла
банковская дамища, возвращалась из сквера, и ее китаеза, тварь чуткая, меня
учуял, даже облаял. Она, конечно, в пограничника Карацупу играть не стала и
прошла себе мимо. А я стал понемножку прихлебывать «воронушку» – отхлебну и
чипсами заем, отхлебну и заем, такая благодать… – Он уже обрел уверенность
в себе, и речь стала плавной, с примесью игры на публику. – И уж совсем
было собрался вернуться под крышу дома своего, как вдруг произошло явление
влюбленных. Я, знаете ли, из своей щели наружу не смотрел, вниманье разделено
было меж бутылкой и чипсами, следил, чтобы пакет не уронить в окружающие кучки
– и заметил их, когда они уже дернулись от укрытия моего. Словно хотели его
навестить, да увидели меня – и, понятное дело, передумали. Только и далеко не
ушли. Я осторожненько выглянул – а они стоят гаража через три, стоят, нежно
прильнув друг к другу, и нашептывает он ей что-то, как все мы, грешные,
фантазирует ее, ласточку, а она глазки прикрыла и, такое впечатление, всему
верит… Коса по шубке струится, что твой ручей… И так мне, похмельному, грустно
стало, господа, от вида чужой безмятежной и трезвой романтической жизни, что
собрал я свои запасы, вылез из щели и двинул домой – кося, конечно, одним
глазком на сии амуры… Света там было – одна лампочка над соседним гаражом, да
за время сидения моего в гнусной щели глаза к темноте пообвыкли. Бог ты мой,
как они непринужденно слились в объятии, господа, вы бы видели…
– А потом?
– Вернулся домой и продолжил истребление, – сказал
Веласкес уныло. – Там вскоре под окнами началась суматоха, машины
замелькали в несказанном количестве, милицейские замелькали в еще более жутком
числе, я это тогда никоим образом не связал с той длиннокосой прелестью, и жить
стал по обычному ритму – кушал, спал, просыпался…
– И когда до его квартиры добрались наши, он, бедолага,
уже спал, – кивнул Косильщик.
– Полагать надо, – кивнул Веласкес. – «Белый
орел» с похмелья хорошо валит… А впоследствии, я так прикидываю, существовал я
в состоянии полного несовпадения с вашими сыскарями: когда они звонят, я сплю,
как их нет, оживаю. Два дня назад решил, что пора немного и притормозить, пока
из шкафа Гоген с Рубенсом не полезли, купил «Обозреватель» – а там статья с
хорошими фотографиями. Узнал я девочку, и снова от тоски причастился. И ломал
голову: неужели тот паразит и есть неуловимый Чикатило? Так и не решил я для
себя, господа…
– Одежду он мне описал в точности, – сказал
Косильщик. – И фотографию Шохиной узнал из нескольких.
– Ты что же, до сих пор рыскал по тому двору? –
удивилась Даша.
– Рыскал, – скромно сознался Косильщик. – Сам
не знаю отчего. И правильно сделал, как видишь…
– Значит, вы его видели? – спросила Даша. –
Того человека?
– Я, конечно, косился в первую голову на девочку, но и
его немного рассмотрел. Совсем немножечко – интересно ведь было, что за мужики
успешно кружат головы юным девам…
– Описать можете?
– Не смогу, боюсь. Попробовать намалевать разве что…
– А одежда?
– Черный кожаный плащ, респектабельный, новенький. И
черная шапка – похоже, из какого-то дорогого зверя.
– А вы уверены, что дама с собачкой уже вернулась в
дом, когда они там стояли?
– Не знаю, куда она вернулась, только видел я ее дважды
– когда шла в сквер и возвращалась из оного…
«Интересно, – подумала Даша. – Весьма. Показания
Казминой рассыпаются, как карточный домик… если ему верить. А можно ли ему
верить – вопрос поистине гамлетовский…»
– Значит, нарисовать сможете? – спросила Даша.
– Попытаться не грех. Может, в руках будет больше
памяти, чем в хмельной голове, лишь бы не подвели рученьки… А вы, господа, меня
на полчасика не отпустите ли перед столь ответственным сеансом?
– Нет уж, – сказала Даша. – Вдруг да не
рассчитаете? Ладно уж, сейчас придумаем… Пару минут в коридоре посидите,
а? – Она многозначительным взглядом велела Славке присмотреть за клиентом
и, едва оба вышли, обернулась к оставшимся: – Это что же получается, соколы?
Что банкирша наша брешет?
– Все к тому, – сказал Косильщик твердо.
– А какой ей смысл брехать? – пожал плечами
Толя. – Что-то меня этот клоун не убеждает…
– Меня тоже, если откровенно, – задумчиво
протянула Даша. – И не потому, что банкирша респектабельнее, а оттого, что
при таком запое можно родить сорок бочек самых изощренных фантазий. И верить в
них совершенно искренне… Орлы, вы мою заначку не выжрали? Отлично, достаньте-ка
из сейфа…
Когда Веласкес вернулся, на столе его ждал граненый стакан
миндальной настойки, а отправленный на рекогносцировку Федя доставил пяток
разномастных карандашей и несколько листов сероватой бумаги, предназначенной
для писания протоколов.
