Лида посмотрела ему вслед, а потом ухватилась обеими руками за голову и повалилась на кровать. Длинная темная коса, словно мягкий пушистый хвост, красиво разметалась по белому чистому одеялу. В эту минуту Лида была так красива, так сильна и гибка, что, несмотря на отчаяние и слезы, выглядела удивительно живой и молодой; в окно смотрел пронизанный солнцем зеленый сад; комнатка была радостна и светла. Но Лида не видела ничего.
XXX
Был тот особенный вечер, какой только изредка бывает на земле и кажется спустившимся откуда-то, с прозрачного и величественно прекрасного голубеющего неба. Невысокое солнце второй половины лета уже зашло, но было еще совсем светло, и воздух был удивительно чист и легок. Было сухо, но в садах неведомо откуда появилась обильная роса; пыль с трудом поднималась, но стояла в воздухе долго и лениво; было и душно, и прохладно уже. Все звуки разносились легко и быстро, как на крыльях.
Санин без шапки, в своей широкой голубой, но уже позеленевшей на плечах рубахе, прошел по пыльной улице и длинному, заросшему крапивой переулку к дому, где жил Иванов.
Иванов, серьезный и широкоплечий, с длинными прямыми, как солома, волосами, сидел перед окном в сад, где все больше увлажнялась росой и опять зеленела запылившаяся за день зелень, и методично набивал папиросы табаком, от которого на сажень вокруг хотелось чихать.
– Здравствуй, – сказал Санин, облокачиваясь на подоконник.
– Здорово.
– А меня на дуэль вызвали, – сказал Санин.
– Доброе дело! – ответил Иванов невозмутимо. – Кто и за что?
– Зарудин… Я его из дому выгнал, ну он и обиделся.
– Так, – сказал Иванов. – Будешь, значит, драться? Подерись, я секундантом буду… пусть другу нос отстрелят.
– Зачем… Нос – благородная часть тела… Не буду я драться! – смеясь, возразил Санин.
– И то хорошо, – кивнул головой Иванов, – зачем драться, драться не следует!
– А вот моя сестрица Лида иначе рассуждает, – улыбнулся Санин.
– Потому – дура! – убежденно возразил Иванов. – Сколько в каждом человеке этой глупости сидит!
Он набил последнюю папиросу и сейчас же закурил ее, остальные собрал, уложил в кожаный портсигар и, сдунув табак с подоконника, вылез в окно.
– Что будем творить? – спросил он.
– Пойдем к Соловейчику, – предложил Санин.
– А ну его, – поморщился Иванов.
– Что так?
– Не люблю я его!.. Слизняк!..
– Многим ли хуже всех других? – махнул рукой Санин. – Ничего… пойдем.
– Ну пойдем, мне что! – согласился Иванов так же быстро, как он всегда соглашался со всем, что говорил Санин.
И они пошли по улицам, оба здоровые и высокие, с широкими плечами и веселыми голосами.
Но Соловейчика не оказалось дома. Флигель был заперт, во дворе пусто и мертво, и только Султан громыхал у амбара цепью и одиноко лаял на чужих людей, неведомо зачем ходивших по двору.
– Экая мерзость тут, – сказал Иванов. – Пойдем на бульвар.
Они ушли, затворив калитку, а Султан, тявкнув еще раза два, сел перед будкой и печально стал смотреть на свой пустой двор, на мертвую мельницу и белые узкие и кривые дорожки, змеившиеся по низкой пыльной траве.
В городском саду по обыкновению играла музыка. На бульваре было уже совсем прохладно и легко. Гуляющих было много, и их темная толпа, как бурьян цветами пересыпанная женскими платьями и шляпами, волнами двигалась взад и вперед, то вливаясь в темный сад, то отливая от его каменных ворот.
Санин и Иванов, под руку, прошли в сад и в первой же аллее наткнулись на Соловейчика, задумчиво расхаживавшего под деревьями, заложив руки за спину и не подымая глаз.
– А мы были у вас, – сказал Санин. Соловейчик робко улыбнулся и виновато проговорил:
– Ах, вы меня извините, я не знал, что вы придете… а то я бы подождал… А я, знаете, прогуляться немножечко вышел…
Глаза у него были блестящие и грустные.
– Пойдемте с нами, – продолжал Санин, ласково беря его под руку.
Соловейчик с радостью согнул свою руку, притворяясь веселым, сейчас же ненатурально сдвинул шляпу на затылок и пошел с таким видом, точно нес не руку Санина, а какую-то драгоценную вещь. И рот у него стал до ушей.
Около солдат, с багровыми от натуги лицами дувших в медные оглушительно звонкие трубы, среди которых вертелся и, видимо рисуясь, размахивал палочкой тоненький, похожий на воробья, военный капельмейстер, тесной грудой стояла публика попроще – писаря, гимназисты, молодцы в сапогах и девушки в ярких платочках, а по аллеям, точно в нескончаемой кадрили, навстречу друг другу перепутывались пестрые группы барышень, студентов и офицеров.
Навстречу попались Дубова с Шафровым и Сварожичем. Они улыбнулись и раскланялись. Санин, Соловейчик и Иванов обошли кругом весь сад и опять встретились с ними. Теперь среди них шла еще Карсавина, высокая и стройная, в светлом платье. Она еще издали улыбнулась Санину, которого давно не видела, и в глазах ее мелькнуло выражение кокетливого дружелюбия.
– Что вы один ходите, – сказала сухенькая сутуловатая Дубова, – присоединяйтесь к нам.
– Свернемте, господа, в боковую аллею, а то тут толкотня… – предложил Шафров.
И большая, веселая группа молодежи завернула в полусумрак густой молчаливой аллеи, оглашая ее веселыми звонкими голосами и заливистым беспричинным смехом.
Они прошли до самого конца сада и собирались повернуть назад, когда из-за поворота показались Зарудин, Танаров и Волошин.
Санин сейчас же увидел, что офицер не ожидал встречи и растерялся. Красивое лицо его густо потемнело и вся фигура выпрямилась. Танаров мрачно усмехнулся.
– А эта пигалица еще здесь? – удивился Иванов, указывая глазами на Волошина.
Волошин, не видя их и оборачиваясь, смотрел на Карсавину, прошедшую вперед.
– Тут! – засмеялся Санин.
Этот смех Зарудин принял на свой счет, и это произвело на него впечатление удара. Он вспыхнул, задохнулся и, чувствуя себя подхваченным какою-то тяжелою силой, отделился от своей группы и, быстро шагая своими лакированными сапогами, пошел к Санину.
– Вам что? – спросил Санин, вдруг становясь серьезным и внимательно глядя на тонкий хлыстик, который Зарудин неестественно держал в руке.
«Ах, дурак!» – подумал он с раздражением и жалостью.
– Я имею сказать вам два слова… – хрипло проговорил Зарудин. – Вам передали мой вызов?
– Да, – слегка пожал плечом Санин, все так же внимательно следя за каждым движением рук офицера.
– И вы решительно отказываетесь, как то… следовало бы порядочному человеку, принять этот вызов? – невнятно, но громче проговорил Зарудин, уже сам не узнавая своего голоса, пугаясь и его, и холодной ручки хлыста, которую вдруг особенно остро почувствовал в запотевших пальцах, но уже не имея сил свернуть с внезапно открывшейся перед ним жуткой дороги. Ему показалось, что в саду сразу не стало воздуху.
