— Я чем-то вас обидел? — тихо спросил Иванов,
слегка наклоняясь ко мне.
— Нет, что вы. Извините, я, кажется, слишком увлеклась.
— Оказывается, вы очень впечатлительны, Леда, —
все так же тихо проговорил он. — Можно спросить, что вы увидели?
— Горы, — призналась я, — небольшие холмы,
покрытые лесом, хижину, из которой сейчас выйдет мудрец. Выйдет, чтобы смотреть
на закат и размышлять о вечности.
— Потрясающе. — Иванов улыбнулся. — Вы
удивительный человек, Леда. Просто мистика какая-то. Хотите знать, как на самом
деле называется эта картина? «Приют мастера Пак Ван Соя в горах Кымгынсан в
лучах заходящего солнца».
— Неужели? — Я не могла поверить и смотрела на
авангардиста почти с испугом. — Неужели я так смогла угадать?
— Говорю же вам — просто мистика! Нагнитесь сюда,
видите надпись мелкими буквами?
Я с трудом разобрала витиеватую надпись. Художник оказался
прав. Значит, «Приют мастера…». А как, собственно, еще могло бы называться
подобное полотно?
— Удивительно, — Иванов радостно потирал
руки. — Для большинства людей искусство дальневосточных мастеров — тайна
за семью печатями, мало кто может на самом деле его почувствовать, даже такое,
несколько адаптированное для нашей почвы. Три века, что мы упорно тянулись к
западной культуре, не прошли для нас даром, все западное воспринимается гораздо
легче. А Восток… Восток, он у нас в крови. Мы в большинстве своем потомки
кочевников-азиатов. Но Дальний Восток, повторяю вам, он открывается для очень и
очень немногих.
— Считаете, что для меня он открылся? — Я была
удивлена его страстной тирадой.
— Начал приоткрываться. Вам не чужда красота Востока,
вы не отталкиваете ее сразу, хотя она и не стыкуется с западным представлением
большинства о красоте. Вы не смотрите, подобно многим, на это, как на что-то
экзотическое, непонятное и поэтому неприемлемое. Хотите продолжить знакомство?
— Конечно, — я кивнула. — Но почему вы
сказали, что для большинства искусство Дальнего Востока неприемлемо?
— Так и есть. — Художник подвел меня к другой
картине. — Смотрите. Что вы на это скажете?
— Это, скорее всего, заросли, — ответила я, —
но там кто-то спрятался. Определить невозможно, потому что детали очень
размыты.
— Верно. — Иванов довольно улыбнулся. —
Классический пример мунхва, то есть рисунка, выполненного с применением
размытой туши. А насчет неясного вы также правы. Володька назвал картину
«Охотник, подстерегающий тигра в зарослях бамбука туманным утром».
— А у всех картин такие поэтичные названия?
— Конечно. Почитаете на досуге в своей брошюрке и сами
в этом убедитесь.
— И все картины нарисованы, как вы сказали… мухва?
— Мунхва, — поправил художник. — Нет,
конечно. «Приют мастера…» — это обычный рисунок тушью. Вообще-то различных
техник живописи насчитывается почти десяток, но различаются три основных
приема. Хва — это простой рисунок тушью, когда все линии видны четко и ясно.
Нужно только варьировать толщину линии, и благодаря этому можно изобразить
предметы ближе или дальше. Корейцы не знают закона перспективы, все предметы
изображены на одном уровне, но разной величины. Еще один прием — это
моп-хирхва, когда используется специальная кисть, имеющая волоски разной длины
и толщины. Если мы пройдем немного дальше, то увидим несколько полотен,
выполненных с помощью именно этого приема. А также есть мунхва, рисунок,
выполняемый как раз при помощи размытой туши.
— Удивительно, — проговорила я. — Но, как я
поняла, это все выполнено тушью?
— В большинстве своем, — Иванов снова повел рукой
по сторонам. — Видите ли, китайцы, а за ними корейцы признавали
классический рисунок, выполненный только тушью и только с помощью определенной
техники. Володькин опыт тем и ценен, что он раскрыл секреты средневековых
корейских мастеров.
Он способен нарисовать картину в стиле О Моннена так же, как
это делал сам мастер. А чуть позже я покажу вам его пейзажи, технику письма
которых он изучил по картинам Ким Хон До
[7]
.
— Удивительно, — повторила я. — Как же ему
это удалось?
— Вы знаете, — Иванов уже вел меня к небольшим полотнам
на противоположной стене, — это как раз оказалось и не таким уж трудным. В
период советской власти у нас существовали разные интернациональные клубы,
можно было спокойно изучать культуру другой страны через какую-нибудь
общественную организацию. Главное, повторять, что «этим можно достигнуть
лучшего взаимопонимания между братскими народами в деле построения
социализма», — с сарказмом процитировал он.
— И помогало? — я непроизвольно усмехнулась.
— Еще как! — заверил меня авангардист. —
Благодаря этому Володьке еще при советской власти удалось несколько раз
побывать в Корее, и, представьте, не только в Северной, но и в Южной.
— А там-то он как оказался? — Я с недоверием
смотрела на художника, может, разыгрывает?
— Очень просто, — Иванов безмятежно махнул
рукой. — В Южной он как раз обязан был побывать, чтобы сравнить искусство
прогрессивного социалистического северного государства с загнивающим и
вырождающимся искусством южного. Понимаете теперь?
— Смутно, — призналась я. — Хотя и сама
успела пожить в советское время, а также и в пионерах походить, и в
комсомольцах посостоять. Но те времена давно канули в Лету, кажется, что это
два века назад было, настолько вся сегодняшняя жизнь не похожа на наше прошлое.
— Ладно, неважно. — Иванов посторонился, пропуская
к картинам величественную старуху в высоком шиньоне, и подмигнул мне. —
Хотите, покажу свою любимую картину, вернее, несколько любимых?
Я молча кивнула. Мой провожатый казался странным, но
привлекательным человеком. Мы прошли мимо нескольких картин, изображавших
немудреный сельский пейзаж Пэйского уезда, рыбака в лодке, уборку риса, беседку
под плакучими ивами, мост через ручей Ком Бонсай, отшельника, размышляющего над
заводью с резвящимися утками, праздник Тано
[8]
. Я пообещала
себе, что обязательно посмотрю их еще раз повнимательнее.
В следующем зале также были картины на корейские мотивы, но
какое обилие красок! Художник словно постарался использовать всю цветовую
гамму. И если полотна в первом зале привлекали строгостью классического
рисунка, выполненного черной или синей тушью, то здесь они поражали своим
многоцветием.
— Ну как? — Иванов лукаво смотрел на меня. —
Признаетесь, что вы удивлены.
