Ситуация нравилась мне с каждой минутой все меньше. Герт
ведь сам пригласил меня на выставку, и картины действительно потрясающие, но
художник… Что-то в нем задевало, казалось фальшивым, как правильно заметил
Герт, словно червоточина в яблоке. А авангардист Иванов, который так
старательно выполнял роль гида, а потом внезапно куда-то исчез? А
телохранители? Действительно, зачем художнику телохранители? Понятно, что он
человек далеко не бедный, но на самом деле не нефтяной же магнат и не воротила
шоу-бизнеса.
Я внимательно рассматривала своего собеседника, который
вдохновенно рассказывал об искусстве, бросая на меня выразительные взгляды. Но
его речь звучала несколько заученно, словно он раз и навсегда запомнил нужный
текст. Он спокойно развалился в кресле и подкреплял каждое слово выразительными
жестами холеных рук. За своей внешностью художник следил весьма тщательно. Чего
только стоит его аккуратная, волосок к волоску, шевелюра. Кстати, ни одного
седого волоса в его возрасте. К тому же этот неестественно яркий блеск.
Вероятнее всего, какое-то дорогое средство для окрашивания. Плюс, конечно же,
умелый парикмахер и косметолог. За лицом Карчинский ухаживает не хуже
молодящейся кокетки, настолько гладкая и упругая у него кожа.
И морщин почти незаметно. А когда он улыбается, видны ровные
белые зубы, пример высококачественной работы отличного стоматолога.
А его безупречная одежда, которую он носит небрежно, даже
щеголевато. Насколько точно подобран цвет костюма и рубашки, а этот длинный
шарф-платок темно-бордового цвета, так выгодно подчеркивающий безупречность
одежды. А золотой браслет с изумрудами, который ловко охватывал запястье
знаменитости. Так в большинстве своем одеваются звезды телеэкрана, поп-певцы,
молодые люди, которые не утруждают себя работой и черпают средства из толстых
папиных кошельков.
И даже красота картин, что так привлекла меня с самого
начала, отошла куда-то на задний план. Уж очень плохо стыковалось это искусство
с покровительственно-барственной манерой Карчинского, его вкрадчиво-бархатистым
голосом, его глазами.
Его глаза за одну секунду меняли весь его облик, они то
улыбались, то ласкали, то становились приторными, как медовая патока, то
откровенно похотливыми, как у вышедшего в тираж плейбоя, то напоминали стальные
буравчики, готовые просверлить черепную коробку и добраться до мозга.
Презрение, нагловатая уверенность, бесцеремонность сменялись
в его глазах пошловатым блеском и пресыщенностью. Он все время менялся,
оставаясь при этом одним и тем же — холодным и расчетливым типом.
— Вы меня совсем не слушаете, — вдруг оборвал себя
Карчинский. — Вы о чем-то задумались, Леда?
— Нет-нет. — Я поспешно поставила рюмку. — Я
слушала вас и вспоминала картины. Поразительно, как много можно иногда передать
несколькими штрихами.
— Вам что-нибудь понравилось? — самодовольно
улыбнулся художник.
— Конечно, картины замечательные, но одна мне
запомнилась больше других. Кошка, которая охотится за воробьями. Удивительно,
насколько точно вы передали ее стремительные движения и испуг птиц, которые
торопливо разлетаются во все стороны.
— Браво! Брависсимо! — Карчинский захлопал в
ладоши. — У вас отменный вкус, Леда. Я взял этот сюжет у Пен Самбека
[13]
. Я рад, что вы обратили на эту картину внимание, это то
немногое, чем я могу по праву гордиться.
— Ладно уж, не скромничай, — проворчал упорно
молчавший до этого Герт. — А то у тебя мало хороших работ?
— Хороших немало, — спокойно кивнул
Карчинский, — но отличных… А эта одна из них, скажу без ложной скромности.
А как вам…
Договорить он не успел, потому что в дверь настойчиво
постучали. Художник надменно бросил:
— Я занят. — И снова повернулся к нам:
— На чем я остановился?
Но стук раздался снова, дверь приоткрылась, и тихий
вышколенный голос торопливо позвал:
— Владимир Иванович.
— В чем еще дело? — Карчинский раздраженно
двинулся к двери. — Одну минуточку.
В течение нескольких минут мы слышали его барственный голос,
который распекал нерадивого слугу. Тот, видимо, тихо оправдывался, потому что
хозяин продолжал метать гром и молнии. Наконец начальственная выволочка подошла
к концу, и Карчинский, пылая праведным гневом, появился на пороге комнаты.
— Прошу меня извинить, — сказал он. —
Возникло некоторое недоразумение, и я должен спуститься в зал, чтобы все
уладить. Черт возьми! — сорвался он. — На что только я держу этих
дармоедов, если все вопросы приходится улаживать самому. Поэтому, —
добавил он уже тише, — мне придется ненадолго вас покинуть.
— Нам тоже уже пора. — Я встала. — Приятно
было с вами познакомиться, Владимир Иванович. Надеюсь, что вы не откажетесь
дать интервью нашей газете?
— Конечно, конечно, дорогая Леда. — К художнику
вернулось его хорошее настроение. — Оставьте телефон, чтобы мы смогли договориться
о встрече. И давайте встретимся в ближайшие дни, потому что на следующей неделе
у меня открывается выставка в Москве, и я должен буду уехать.
— Хорошо, — я кивнула и протянула ему листок
блокнотика с торопливо нацарапанными телефонами. — Верхний рабочий, —
пояснила я, — а нижний домашний.
— А звонить вам можно в любое время? — вкрадчиво
поинтересовался художник. — Я, бывает, долго не могу уснуть.
— Даже если я уже буду спать, то непременно проснусь и
отвечу вам. — Я постаралась ответить скромно, без вызова и издевки.
Художник, видимо, оценил мои старания. Он спрятал листочек в
карман и распахнул дверь:
— Прошу.
Карчинский торопился, но все же не преминул рассказать нам
несколько забавных историй, случившихся с его знакомыми в стенах галереи.
Когда мы вошли в зал, то я очень удивилась. По моим
представлениям, выставка уже давно должна быть закрыта, но, видимо, это
обстоятельство не слишком смущало собравшихся в зале и говоривших на повышенных
тонах людей. Карчинский сразу направился к многочисленной группе. Как
оказалось, заправлял всем невысокий плотный мужчина с коротко стриженной
головой, сидящей на толстой шее. Дорогая одежда и властные манеры наводили на
мысль, что это криминальный авторитет, но одного взгляда на одутловатое лицо с
сизыми щеками и набрякшими веками, которые скрывали весьма проницательные
глаза, хватило, чтобы узнать самого известного в городе банкира Ивлева,
депутата городской Думы и закадычного друга питерского губернатора.
Наша газетная братия тоже немало чернил вылила, рассказывая
о махинациях банкира во время избирательной кампании, но, как водится, не
пойман — не вор, и банкир все же занял депутатское кресло. «Умен,
зараза, — высказался тогда в его адрес Семен Гузько, — всегда сумеет
вывернуться». А моя коллега Лилька пыталась подогреть интерес публики историями
о его связях то с известной телеведущей (что было правдой), то с очень
известной пианисткой (что правдой не было), то намекнула на его увлечение
актрисой Воронцовой, которая блестяще сыграла в местном мелодраматическом
сериале (было у них что-то или нет, так и осталось для многих загадкой), и
наконец выдала новость, что банкир решил покровительствовать дому «North Wind»,
а за это дом предоставит в его распоряжение одну из моделей. В это, надо
признаться, вообще никто не поверил.
