— Ладно, — Герт присел на кровать рядом со
мной, — так и быть, прощаю тебе и зануду, и импотента, и проповедника.
Может, я сейчас и правда малость чудной и болтаю всякую чушь… Давай не будем
ссориться, хорошо?
— Хорошо, — послушно ответила я. в свой черед
целуя Герта. — Иди, а я еще немного хотела бы поспать.
— А как же работа? — обернулся он уже в
дверях. — Или сегодня ты решила устроить себе выходной?
— Вот именно. — Я откинулась на подушки. —
Позвоню немного попозже и предупрежу, что появлюсь к обеду.
— Пока, дорогая, — Герт помахал мне ручкой и
наконец-то убрался.
Полежав еще немного, я поняла, что уснуть все равно не
удастся, поэтому решила встать, сварить себе кофе и позвонить на работу. Пока я
варила кофе, на глаза мне попалась брошюрка с выставки, и я уселась на стул,
лениво ее перелистывая.
Книжонка оказалась настолько занимательной, что я упустила
кофе, и, конечно же, он залил всю плиту. Но я почти не обратила на это
внимания, увлеченная поразительными фактами.
Оказывается, Карчинский в свое время учился в художественном
училище у очень известного мастера-авангардиста. Но что-то не поделив с
преподавателем, училище покинул. Затем он занимался у известного живописца,
профессора и члена Академии художеств, но и с ним распрощался, так как маэстро
заявил, что он не способен сам создать что-либо, а лишь копирует известные
работы. Карчинский тогда стерпел, но через пару лет выставил несколько работ,
которые были почти точными копиями полотен его маэстро-учителя. Почти, но не
совсем. Карчинский внес в его картины и картины других известных художников
свои дополнения, и получились вполне оригинальные работы. Скандал вышел
грандиозный, профессор попал в больницу с инфарктом, но молодое дарование
заявило, что предпочитает именно такой путь в искусстве. От него все
отвернулись, но Карчинский продолжал верить в свою звезду.
На некоторое время он отошел от живописи и стал ездить по
деревням, пытаясь найти мастеров, владеющих секретами гончарного искусства. И
публике он прежде всего стал известен как талантливый мастер, представивший
свои глиняные поделки.
Но это все больше напоминало дымковскую игрушку, Кореей
здесь пока и не пахло. Кстати, в то время он и был впервые отмечен как
талантливый мастер-самородок, пытающийся восстановить народные ремесла. Но
затем в жизни художника снова произошел зигзаг, он резко куда-то пропал и
появился только через четыре года, поразив на этот раз публику своей керамикой
в стиле корейских мастеров.
Теперь уже о нем заговорили всерьез. Как раз наступило время
разных клубов, которые старательно укрепляли дружбу между всеми странами.
Работы Карчинского пришлись очень кстати. Он стал выставляться как новатор,
открывающий для нас культуру другой страны. Но картины появились гораздо позже.
Как раз подошло время перестройки, и он появился как мастер, пострадавший при
советской власти. Его и заметили, и отметили. Но времена менялись, последовали
мрачные годы кризисов, потрясавших страну неустанно. Власти никак не могли
поделить сладкий пирог, а простому народу оставалось только потуже затягивать
пояс.
Всем в этой ситуации стало не до искусства, пытались просто
как-то выжить. Некоторые шли в бизнес, другие искали состоятельных
покровителей, но большинство просто зарабатывало жалкие гроши на кусок хлеба.
Талантливые мастера, открытые в период перестройки, как-то незаметно исчезали,
если не успевали вовремя уехать на Запад. Карчин-ский мог бы также пропасть в
безвестности, но он познакомился с одним деятелем, который взялся представить
его картины в Америке.
Там он был весьма благосклонно принят публикой и обласкан
критикой. Ему удалось весьма выгодно продать несколько своих работ. Совместно с
этим американцем он организовал международный фонд по изучению предметов
искусства Кореи, и тот благодетель занялся продажей его картин и керамики. Сам
Карчинский вернулся в родной Питер, но его работы постоянно выставлялись на
продажу в малых и больших галереях и в магазине «Russian art» в Нью-Йорке.
Особенно интересным мне показалось то, что Карчинский не
копировал напрямую корейских мастеров, а использовал их картины в качестве
основы для своего творчества. Это называлось работать в стиле того или иного
мастера. Отмечалось, что Карчинский писал свои полотна в манере, не отличимой
от манеры таких корейских мастеров, как Ли Санджва
[14]
, О
Моннен, Сим Санджон
[15]
. В Корее его даже прозвали вторым Син
Юн Боком
[16]
и наградили титулом «Человек — сокровище
культуры», который присваивался мастерам декоративно-прикладного искусства.
После прочтения занимательной брошюры у меня возникла масса
вопросов, но я оставила их пока при себе, решив заняться делами насущными. И
прежде всего позвонить в редакцию. Мне повезло, так как трубку взял Яша
Лембаум.
— Привет, Яша, — поприветствовала я
коллегу, — позови мне Лильку, будь другом.
— Всегда пожалуйста, — откликнулся отзывчивый и
вежливый Яша, — одну минуточку.
Но прошло, по крайней мере, минут пять, пока я наконец-то
услышала Лилькин голос.
— Чего тебе, мать? — недовольно спросила она.
— А ты что это не в духе? — бодренько ответила я
вопросом на вопрос.
— С чего ты взяла, что я не в духе? — пробурчала
Лилька.
— По голосу слышно, но у меня для тебя хорошая новость.
Приготовься запоминать или записывать.
— Да ну тебя, — все так же недовольно пробурчала
Лилька, но все же заинтересовалась:
— А что за новость?
— Новость потрясающая, — ответила я. — Одна
очень известная модель нордвиндского дома вчера объявилась в одном месте в
обществе известного банкира. Несомненно, что между ними связь.
— Нашла чем удивить. — Лилька даже не пыталась
скрыть разочарование.
— Но ты даже не спросила, кто эта модель и кто этот
банкир? — Я усиленно пыталась подогреть ее интерес.
— А надо… спрашивать? — Лилька теряла всякий
интерес к разговору и только что не зевала в телефонную трубку.
— Да не мешало бы, милая, — поддела я ее, —
если учесть, что эта модель Диана, а банкир… — Я нарочно сделала паузу,
почувствовав, что на другом конце телефонного провода Лилька вся замерла и,
кажется, даже дышать перестала. Чутье у нее на сенсации феноменальное.
— Не томи, — слабо простонала она. — Кто он?
