Нужно еще добавить, что в моей жизни за эти десять лет не
изменилось практически ничего. Короткое неудачное замужество, короткие, ни к
чему не обязывающие романы. Как итог — одинокая тридцатичетырехлетняя женщина,
обитающая в однокомнатной квартирке и перебивающаяся в маленькой питерской
газетенке.
А когда-то так верилось, что будет популярность, будут
деньги, мир будет лежать у ног. Куда все ушло? Словно холодная невская волна
смыла все розовые мечты. Теперь думы только об одном: чтобы не заболеть, чтобы
получить за материал побольше, и как осколки мечты — найти работу в более
приличном месте. Из-за этого не отказываюсь от разных встреч с нужными людьми,
стараюсь держать себя в форме, чтобы не выглядеть опустившейся, давно махнувшей
на себя рукой бабенкой, каких полно вокруг.
— Чего задумалась? — привел меня в чувство
въедливый Лилькин голос. — Ты, мать, что-то сегодня не в духе.
— Почему это?
— На морде написано, — торжествующе произнесла
коллега.
У нее, любительницы ночных дебошей и обладательницы
великолепного тела семипудовой стриптизерши, никогда и ничего на морде не
отражалось, даже если она проводила в пьяном угаре несколько суток подряд. Лицо
чуть заострялось, под глазами появлялись легкие тени, но зеленые глаза смотрели
зазывающе-порочно, обещая райское наслаждение в мощных Лилькиных объятиях.
Стоит ли удивляться, что мужики липли к ней, как мухи к меду?
Но Лилька держалась твердо. Не скрывала свою связь с главным
редактором нашей газеты Ильей Пошехонцевым и только изредка позволяла себе
закрутить романчик на стороне.
— Где уж мне до тебя, красота неописуйчатая, —
огрызнулась я и включила комп.
— Ладно, мать, не сердись. — Лилька не могла долго
воевать и быстро выбрасывала белый флаг. — Давай лучше кофейку дернем.
— Кофейку можно.
Лилькина голова мотнулась и провалилась куда-то вниз.
Послышалась возня, невнятный мат, затем соседка моя вынырнула с кружкой.
— Давай свою, сейчас отоваримся. Лилька потопала за
кофе. Я равнодушно уставилась в монитор, соображая, чем бы интересным заняться
сегодня вечером. Посмотреть видик (вчера купила новую комедию с Денни де Вито),
завалиться в бар «Последний герой» и немного выпить или навестить мать. У
матери я давно не была, ну просто органически не выношу своего отчима. Мозгов
как у курицы, а туда же. Все время лезет поучать, как жить, что делать. А мать,
как обычно, будет смотреть ему в рот и поддакивать. Лучше позвоню ей. Итак, перспектива
провести вечер просто отличная, тем более что есть два варианта, и оба, если уж
на то пошло, не такие плохие.
— Привет! — Тяжелая лапа невоспитанного сенбернара
опустилась на мое плечо.
Я вздрогнула и подняла голову. Главный возмутитель спокойствия
нашей редакции остановился перед моим столом. Кучерявые седые волосы живописно
обрамляли загорелую лысину, ворот рубахи расстегнут почти до пупа, выставляя на
всеобщее обозрение поросшую сивой шерстью грудь. Клетчатая рубаха с кожаной
жилеткой и джинсы должны создавать образ ковбоя, покоряющего прерии Дикого
Запада. Не хватает только «кольта» и красного шейного платка. Неисправимый
бабник и поклонник водочно-матерных опусов Венички Ерофеева, Семен Гузько
плотоядно улыбался и подмигивал мне.
— И вам здравствуйте, — проговорила я, сбрасывая
пахнущую дешевым табаком лапу со своего плеча.
— Чего пасмурная, как серое небце? — Семен
поставил напротив меня стул и водворил на него свою крепкую костистую задницу.
— Серое… чего?
— Небце, — он хохотнул, — небо, небушко,
небосвод. Совсем язык перестала чувствовать, bambina?
— Отстань. Не лезь со своей заумью. Ты один у нас язык
чувствуешь, — не удержалась я, — коверкаешь его на каждом шагу.
— Не коверкаю, а совершенствую своей живой
речью. — Он поднял кривоватый палец с коричневато-желтым никотиновым
пятном на подушечке. — Бачишь разницу?
— Бачу, Семен, только будь другом, свали куда-нибудь.
— Неприятности? — Гузько весь подобрался.
— Наоборот, все отлично. Не порть настроение.
— Держи. — Из-за спины Семена показалась холеная
Лилькина рука с серебряным витым браслетиком на запястье.
Лилька протянула мне кружку дымящегося кофе и, быстро
пристроив свою на стол, опять исчезла. Я с удовольствием отхлебнула.
— Составить вам, девчонки, компанию? — спросил
Гузько, почесывая животик.
— Еще чего, — вернувшаяся Лилька отодвинула его
мягким плечом такой идеальной формы, что, живи она тройку веков назад в
Антверпене, заставила бы позеленеть от зависти всех рубенсовских граций и
богинь.
— Не прогоняйте старого человека. — Гузько
умудрился согнуть в полупоклоне свою мосластую спину.
— Еще чего! — опять фыркнула Лилька. — Сам
уйдешь, песик. К нам сейчас Ирочка присоединится.
Семена перекосило. В общем-то достаточно дружелюбный, он на
дух не выносил Ирочку Кривцову, первую красавицу и лучшую журналистку нашей
газеты.. Чем так смогла задеть старого крота юная фея, для всех оставалось
загадкой. Но стоило только Ирочке, с ее огромными синими глазами, каштановыми
волосами и идеальной точеной фигуркой, появиться поблизости от нашего лысоватого
фавна, как тот начинал фыркать, урчать, говорить разные пошлости и гадости в
адрес присутствующих, не отказывая себе в удовольствии пустить матерком.
Словом, с появлением Ирочки звучал в полном наборе весь хамский репертуар
виртуоза Семена Гузько. Ирочка действовала на него, как красная тряпка на быка.
А она уже плыла к нам между столами. Семен не стал
дожидаться ее приближения, не нуждалась, видно, его прокуренная душа сегодня в
пикировке, и быстренько слинял. Кривцова заметила его отступление, но
комментировать никак не стала. Поставив на стол тарелочку с шоколадными
вафлями, села на стул, трусливо покинутый Семеном.
— С прибытием, Леда, — проворковала она.
— Привет, Ирочка. — Я старалась держаться
дружелюбно.
— Привезла очередную сенсацию? — поинтересовалась
Кривцова, отхлебнув кофе.
— Сенсация не сенсация, но кое-что интересное есть.
— В каком плане?
— В общечеловеческом.
— Не темни, Леда. — Ирочку невозможно было
обмануть. — Давай, колись. Маньяк, серийный убийца, растлитель или, на
худой конец, извращенец?..
— Это оставьте для себя. — Я с хрустом откусила
кусочек вафли. — Все гораздо проще. В небольшой деревеньке живет женщина.
И вот что-то случилось с ней после семидесяти лет — начала писать картины. И
какие картины…
— Ты серьезно? — Ирочка с недоумением уставилась
на меня. — Бабка, которой за семьдесят, взялась малевать?
— Вот именно. Только Екатерина Митрофановна еще вполне
крепкая, и картины у нее получаются отличные.
