— Почему в мастерской посторонние? — Карчинский
наконец-то оторвался от телефона. — Костя, разберись.
Ко мне двинулся здоровенный парень, но я ловко уклонилась от
него и быстро подбежала к художнику.
— Здравствуйте, Владимир Иванович, — затараторила
я, — ой, Владимир Иванович, у вас пожар произошел! Как же все это
случилось? Вы имеете какую-нибудь информацию о случившемся? У вас есть
предположения на этот счет?
Карчинский недовольно посмотрел на меня, но потом все же
какая-то мысль пришла ему в голову, и он решительно отстранил подошедшего
громилу.
— Все в порядке, Костя. Пойдемте, Леда, мне нужно с
вами серьезно поговорить.
Я тут же оставила свой скороговорочно-репортерский тон и
последовала за ним. Выяснилось, что мастерская художника находится в том же
доме, что и его квартира. В свое время он просто выкупил все четыре квартиры на
втором этаже. Сломав в двух соседних перегородки, сделал одну большую и разместил
там свою мастерскую. С другими двумя квартирами на площадке поступил точно так
же и оборудовал новообретенную площадь по стандартам евродизайна. Не скажу, что
слишком оригинально по нашим временам, напротив, так поступают очень и очень
многие.
В квартире художника явно царствовал модерн. Изогнутые
линии, скользящие панели, подсветка причудливо искажали пространство. Обилие
пластика, стекла и кожи, а также непременные цветовые сочетания с явным
преобладанием черного и белого. Просто, строго, со вкусом. Что еще можно
сказать? Ничего лишнего, ничего такого, что напоминало бы обычную квартиру или
богемное логово художника. Нет, это скорее крутая хата «нового русского».
Именно так их представляет обыватель, именно так их стараются представить этому
самому обывателю наши доморощенные режиссеры.
Художник махнул рукой в сторону дивана; устраивайтесь, мол,
а сам быстро прошел к бару и зазвенел бутылками.
— «Rosen Lu» подойдет? — спросил он меня, не
поворачивая головы.
Я кивнула, а затем добавила:
— На ваше усмотрение.
— Хорошо. — Карчинский захватил бутылку, взял два
высоких фужера и приблизился ко мне.
Со столика в дальнем углу комнаты он принес вазу с фруктами.
Я вытаращила глаза, но постаралась скрыть свое удивление. Я заметила вазу,
когда мы вошли в комнату, но готова была — поклясться, что в ней муляжи,
настолько крупными и ярко-красными были яблоки, идеально ровными, золотистого
оттенка, груши, огромные оранжевые апельсины и сверху красивая веточка
белесовато-сизого винограда. Нарочно, что ли, для художника подобрали столь
идеальные экземпляры, да еще такой формы?
— Угощайтесь, — проронил он, разливая вино.
— А они настоящие? — я все же не могла удержаться
от иронии.
— Вне всякого сомнения. — Карчинский усмехнулся:
— Попробуйте.
Я робко оторвала виноградинку и сунула себе в рот.
Удивительный, какой-то медовый привкус. И сладость тоже необыкновенная. А
художник уже улыбался и протягивал мне фужер.
— Давайте выпьем, Леда, — говорил он своим
привычным бархатистым голосом, — за то, чтобы нас миновали любые
несчастья.
Я согласно кивнула и попробовала вино. Такое же отменное, с
тонким, едва заметным ароматом только что распустившихся роз. И едва ощутимый
привкус какой-то чуть сладковатой травы, который придавал напитку особую
пикантность.
— Нравится? — спросил художник, а в глазах его уже
замерцали знакомые огоньки вожделения.
— Конечно. — Я набралась храбрости и выудила из
вазы огромный апельсин.
Вот уж действительно природа не пожалела красок на это
тропическое чудо. Мне, по крайней мере, будет чем заняться, чтобы отвлечься от
взглядов художника. А он между тем уже достал откуда-то маленький изящный
ножичек и фарфоровое блюдце.
— Хотите, помогу? — вкрадчиво предложил он.
— У меня с детства страсть чистить апельсины, — я
попыталась соблазнительно улыбнуться, — даже не столько интересно есть то,
что там внутри, как снимать кожуру.
— Прекрасно. — Художник выбрал яблоко и с хрустом
надкусил его. — Значит, вам нравится освобождать вещи от их оболочки? Или
одежды?
— Иногда одежда очень мешает, вы правы, — я
хихикнула, — но, знаете, Владимир Иванович, меня как журналистку очень
интересует, что здесь произошло?
— Вы же сами все видели. — Художник снова
нахмурился. — Какие-то подонки устроили ночью пожар в мастерской.
— Значит, — я насторожилась, — это все было
устроено? Поджог?
— Милиция считает именно так, — ответил
Карчинский, потирая лоб, — да и у меня нет причины считать по-другому.
— Подождите, Владимир Иванович, — я отложила
апельсин, — это ведь очень серьезное заявление. В таком случае вы должны
кого-то подозревать. И по логике вещей подозрение падает только на одного
человека. Банкира Ивлева. Ведь он располагает достаточными средствами, чтобы
организовать подобное, а кроме того, вполне мог устроить это из-за того, что вы
не захотели удовлетворить каприз его содержанки. Если называть вещи своими
именами.
— Верно, верно. — Карчинский поморщился. — Но
все не так просто, как представляется на первый взгляд. Я должен вам кое в чем
признаться, Леда. Я ведь и не сомневаюсь, что это дело рук банкира. По сути,
вроде бы я сам виноват. Согласись я тогда продать вазу, и не было бы никаких
проблем. Вы ведь так думаете?
— Да, — я кивнула, — тем более что видела
вашу вазу мэбен у… одного своего приятеля.
— Понятно, — художник усмехнулся, — но ничего
удивительного в этом нет, я часто дарю и свои картины, и свои вазы. Хорошим
людям, — добавил он, — и продаю тоже, если в этом заинтересован. Но
все не так просто, Леда, — повторил он.
Шаг за шагом художник раскрыл мне причину своего нежелания
продать вазу. Вот уже несколько лет он сотрудничает с культурным фондом Южной
Кореи и нередко посылает туда свои работы. Там они ценятся очень высоко.
Это мне и так было известно, я прочитала об этом в брошюрке.
Но вот о чем я не знала, так это о том, что некоторое время назад Карчинский по
рекомендации этого самого фонда отправил несколько своих ваз мэбен в
Национальный музей Кореи. Оттуда вскоре пришел ответ. Корейцы прислали
благодарственное письмо, в котором восхищались умением русского мастера
изготавливать корейские вазы, а также прислали ему и вазу мэбен. Настоящую вазу
мэбен XVI века, которая была изготовлена известным мастером Пак Юк Чоном в
деревушке Кыранда, ставшей впоследствии известной и прославленной именно из-за
своих ваз мэбен.
И все дело оказалось в том, что именно эта ваза так
понравилась модели. Художник отдал бы ей любую из своих собственных ваз, но с
этим произведением искусства Кореи он расставаться не собирался, тем более что
она должна была стать центральным экспонатом на предстоящей выставке в Москве.
