На эту его страсть к грязным и мятым вещам мы пробовали
деликатно намекнуть Лильке, чтобы она своими женскими заботами привела его в
божеский вид, но все ее благие намерения пошли прахом. Илья уперся в землю
всеми четырьмя лапами, точнее, четырьмя копытами, и ни в какую. Вот и не верь
после этого гороскопам. А Илья Пошехонцев, появившийся на свет более сорока лет
назад в год Кабана, был стопроцентной свиньей безо всяких скидок. Для полноты
картины можно упомянуть также, что родился он под знаком Козерога, а значит,
был невероятно упрям.
Его упрямство выводило из себя не меньше, чем его хамство.
Стоило запастись десятью вагонами терпения, прежде чем пытаться переубедить его
в чем-то. Не помогали в этом ни лесть, ни угрозы, ни шантаж. «Хоть кол на
голове теши» — это сказано про нашего главного редактора.
Заставить его отказаться от первоначального мнения могли не
гневные или пылкие речи, а хорошо обдуманные и просчитанные аргументы. Выданные
сдержанно и сухо, они могли в какой-то степени поколебать мнение Пошехонцева.
Но и тут нужно было держать ухо востро и не уступать ни на йоту. Иначе,
поскольку главному палец в рот не клади, оттяпает всю руку, он начинал жать,
давить, пока не добивался своего. Но если человек вел себя равнодушно, ему было
наплевать на все выходки Пошехонцева, то можно с уверенностью сказать, что он
своего добьется.
Подождав минут пять и видя, что Пошехонцев не собирается
прерывать своего занятия, я начала потихоньку закипать. Еще немного, начну
клокотать, как чайник, дошедший до кондиции.
— Мне тут один недоумок передал, что вы хотели меня
видеть, но, видно, этот идиот ошибся, меня здесь не ждали.
— Ну что ты, что ты, — замахал руками Пошехонцев,
наконец приходя в себя. — Все правильно, я тебя звал.
— И за каким… В смысле, зачем?
— За этим, как его… — Илья изобразил бурную
мыслительную деятельность. — Да ты садись, садись, чего стоя
разговаривать.
— Сесть всегда успею.
— Присаживайся, Леда. — В голосе Пошехонцева стали
проскальзывать просительные нотки — верный признак, что хочет сказать какую-то
гадость. — Поговорить надо.
С этими словами он покинул свое насиженное местечко и с
трудом выбрался из-за стола. Я придвинула стул и уселась. Закинула ногу на ногу
и вытащила из пачки, лежащей на столе, длинную коричневую сигаретку.
— «More». Когда ты перестанешь быть пижоном, Илюша?
— Сразу уж и пижоном. — Пошехонцев почесал свой
длинный нос и придвинул свой стул поближе к моему. — У меня к тебе дело.
— Выкладывай.
— Только пообещай, что не откажешься.
— Не могу, Илюшенька, пока не знаю, в чем оно
заключается.
— Дело… — Илья покрутил головой. — Дело в
материалах, что представляет наша газета.
После этого он надолго замолчал, заблуждал глазками по
своему любимому кабинетику, словно проверяя, все ли на месте, и все ждал, что я
начну задавать вопросы. Но я молчала, как партизан на допросе, и тоже занялась
визуальным осмотром редакторского места обитания..
Кабинет, надо сказать, был под стать своему хозяину, то есть
неряшливый, заляпанный и захламленный сверх всякой меры. Стол мог смело
конкурировать со столиком самой грязной привокзальной забегаловки: те же липкие
круги, те же крошки, те же обрывки бумаги, те же тарелки с недоеденными
бутербродами. Отличие составлял лишь компьютер, примостившийся на краешке
стола, Да пластиковые папки с бумагами.
Кроме живописного стола, в кабинете также стояли стулья,
когда-то новые, с добротными кожаными сиденьями, но постепенно утратившие весь
свой лоск и выглядевшие теперь весьма непрезентабельно. Так же отвратно
выглядел и раздолбанный диван, на котором главный редактор проводил время после
обеда, а также нередко захватывал и ночи, пытаясь наладить свою личную жизнь.
Сомнительное ложе делили с ним многие журналистки нашей редакции, но с появлением
в жизни Пошехонцева Лильки большинство ночей диванчику приходилось коротать в
одиночестве.
Еще в кабинете имелись несколько шкафов с незакрывающимися
дверцами и железный обшарпанный сейф, в котором Илья хранил экземпляры своего
детища за предыдущий год. С наступлением нового года слежавшиеся страницы
отправлялись к своим соседям за диван. Пыльная ваза — подарок какого-то ярого
почитателя, на подоконниках несколько горшков с окаменевшей землей и чахлыми
кустиками неизвестной породы, большой деревянный фрегат на одном из шкафов.
Морская поделка была преподнесена Пошехонцеву на юбилей нашим местным умельцем
Сергеем Воронцовым.
Дядя Сережа умел и мог починить все, что угодно. В редакции
он появился после того, как вышел в отставку. Во время службы отвечал за выпуск
корабельной газеты, а также числился спецкором сначала газеты «Красная звезда»,
а после перестройки журнала «За Отечество». Воронцов собирал, фрегат два года,
а затем принес его в редакцию. Решили эту красоту подарить главному, но с
условием, что он не будет трогать его руками.
Условие было непременным, на нем настаивали все. Пошехонцев
сначала надулся, но затем согласился. Поэтому корабль со всем его оснащением
оставался чистым, благо Воронцов каждую неделю вытирал его разнокалиберными
тряпочками. Перепадало и Илюшиным шкафам, с которых бывший морской волк заодно
смахивал пыль.
Он пробовал чинить и дверцы шкафов, но махнул рукой,
поскольку главный редактор ломал их с завидной регулярностью. Сравнительно
чистым оставался и стул в углу, так как первая красавица нашей редакции Ирочка
категорически отказывалась садиться на что-либо в кабинете Пошехонцева. Главный
тогда попытался взбрыкнуть, но Ирочку поддержали многие, в том числе и Лилька,
поэтому для лучшей журналистки выделили стул, к которому главному запрещено
было приближаться. Остальные сотрудники такой привилегией не пользовались и
сидели на старых стульях.
В шкафах за немытыми стеклами пылились самого разного
формата и расцветки сказки Теодора Гофмана — единственная непреходящая страсть
нашего главного, — которые он выискивал везде и всюду. Стены также были
оклеены репродукциями персонажей из книг великого немецкого сказочника. Теперь
Крошка Цахес, Щелкунчик, Мышиный король, фрейлейн Анхен, Песочный человек
таращились из-под пыли со стен, вызывая сочувствие своими черно-белыми
искривленными физиономиями и невероятно скрюченными конечностями.
Кабинет говорил о том, что его хозяин далек от газетной
элиты, заседающей в сверкающих до блеска офисах, с хорошей аппаратурой и
вышколенными секретаршами. Это был плохонький кабинетик не слишком
преуспевающего главного редактора не слишком популярной газетки.
Но мы, журналисты, все же убеждали себя, что делаем важное
дело, пять раз в неделю нагружая читателя разнообразнейшей информацией. И надо
признать, не все материалы были откровенной бодягой. За свои, по крайней мере,
я могла бы поручиться головой.
Не выдержав первой, я спросила:
