— Я думала о жизни, о смерти, о вечном и преходящем, о
том, что в мире красиво и что уродливо.
Старый рокер вздрогнул так сильно, что столкнул на пол
стакан, который со звоном разлетелся на осколки.
— Интересно, — проговорил он, беря меня жесткими
пальцами за подбородок и заглядывая прямо в глаза, — а почему тебя мучают
такие мысли? Ведь ты еще очень молода и не отягощена разными преступлениями и
грехами.
— Не знаю, — мне хотелось освободиться от жестких
пальцев, — но вот почему-то думается об этом. Мне Герт рассказал о смерти
молодого парня. Несколько дней назад я видела его на сейшене, а теперь его нет…
Странно как-то получается… Любого человека жалко, когда он умирает, но
молодого…
— Ты говоришь о себе, — он наконец-то отпустил мой
подбородок, — ты молода и тебе самой страшно умирать. Вот поэтому ты и
думаешь об этом.
— Нет! — резко возразила я. — Мне хотелось бы
знать, за что его убили.
— А кто это сделал, тебе не хотелось бы знать? —
Тяжелый взгляд словно придавливал меня к земле.
— Хотелось бы, но это даже меньше. Кому он,
спрашивается, мешал? И что он такого сделал, что его нужно было убивать?
— А ты сама что думаешь? — спросил он, наливая
себе в бокал коньяк.
— Или не поделил что-то с кем-то. Или, как говорит
Герт, во всем виновата Диана. Тот, кому она нужна, и убил его. Но опять же
зачем?
— Похоже, что этот вопрос будет мучить очень
многих, — задумчиво сказал Старый рокер. — Я в своей жизни навидался
достаточно смертей, да и другие рокеры тоже. Сам по глупости и по молодости
думал о смерти, вены себе резал, дурак. Но всегда рядом оказывались добрые люди
и меня спасали. Знаешь, что раньше с неудачливыми самоубийцами делали, куда их
определяли? Правильно, в дурдом. Мол, там быстро приведут в норму. Но рокеры
даже там были обузой. Подлечат такого малость, приведут в себя и отпускают на
все четыре стороны.
Я четыре раза вены резал, а в дурдом меня только дважды
отправляли. Потом уже и это делать перестали. Зачем? Что с меня возьмешь? Были
ведь у меня и другие возможности попасть на тот свет, а я вот все еще здесь
небо копчу. Видно, не нужен ни на небе, ни в аду. Ни богу свечка, ни черту
кочерга. Так вот я тебе скажу, что этот парень в какие-то чужие игры начал
играть, иначе бы его не убили. Понимаешь, подруга, в рокерской среде не
убивают. Можно дать дуба разным способом, наколоться или накуриться разной
дряни, можно опиться и тоже не встать, можно самому наложить на себя руки
самыми разными способами. Башкой вниз, или вены полоснуть, или веревку на
гвоздь накинуть, это уж как сам решишь. Можно даже в какой-нибудь пьяной драке
бутылкой по голове получить и сдохнуть с проломленным черепом, но чтобы кто-то
убил вот так целенаправленно… Я же говорю тебе, тут нужно очень сильно во
что-то вляпаться, чтобы такой человек нашелся и влез сюда, к рокерам. Мы ведь
чужих не принимаем. Сначала докажи, что ты наш, что ты свой, а потом уже тебя
будут считать братом. Но в рок-братстве нет таких разборок. Своего убивать не
будут. Поняла теперь?
— Я-то давно поняла, — кивнула я, выслушав этот
сумбурный монолог, — вот поэтому и странно все это. Но ведь он, Алексей,
знаком был с одной моделью, на сейшн ее притащил, хотел, чтобы она в клипе у
него снималась. Сначала убили банкира, с которым она крутила роман, теперь вот
этого парня.
— Думаешь, из-за девки? — Старый рокер мрачно
усмехнулся. — А смысл? Даже если кому-то не нравилось, что она с ним
крутится, то ведь это же не постоянно. Модели, что проститутки, сегодня с
одним, завтра с другим. Это ей сейчас захотелось молодого и свежего, может, еще
позабавило, что он рокер. Но она поигралась бы с ним, поигралась, да бросила.
Делов-то на копейку. Но тут все по-другому. Парень стал кому-то серьезно
мешать, вот его и убрали. Мораль: не играй в чужие игры, если не знаешь
расклада.
Я хотела что-то возразить, слишком уж Циничны были последние
слова Старого рокера, но к столику поспешно подвалил Герт.
Как ни странно, он не стал больше пить и заметно протрезвел.
— Ты еще долго собираешься здесь сидеть? — без
всякого предисловия спросил он. — А то мне домой охота.
— Я и вообще бы обошлась без этой забегаловки, —
ответила я, — но кто, спрашивается, меня сюда притащил?
— Ладно тебе, — миролюбиво произнес Герт. —
Так мы собираемся домой или нет?
— Хорошо, поехали домой, — я кивнула.
«Амальгама» надоела мне уже хуже горькой редьки. Тем более с
такими разговорами. Пока я препиралась с Гертом, Старый рокер успел незаметно
отойти и раствориться в толпе. Я хотела попрощаться с ним, но его уж и след
простыл. Интересно, почему он теперь не выступает, неужели думает, что молодых
будут слушать гораздо охотнее, чем его?
— С кем это ты сидела? — спросил Герт, когда я
вывела машину на дорогу. — Что за тип?
— Это же Старый рокер, — усмехнулась я, —
только не говори, что ты его не узнал.
— Иди ты! — не поверил Герт. — Скажешь тоже —
Старый рокер! Да он пропал куда-то несколько лет назад. И ни слуху ни духу. С
чего бы ему теперь объявиться?
— А я тебе говорю, что это был именно он, а не кто-то
другой. Со зрением у меня пока в порядке. Да и, согласись, его трудно
перепутать с кем-либо.
— Однако, — Герт почесал подбородок. — А я с
ним не успел даже поздороваться. И как быстро он пропал. Я только подошел, и он
слинял куда-то.
— В этом ты прав, — я остановила машину, —
мне тоже показалось странным, что он так быстро исчез и даже не попрощался.
Хотя у людей ведь бывают самые разные странности.
— Ладно, подруга, — Герт выбрался из
машины, — не забивай себе голову. Считай, что это еще один нелепый эпизод
в твоей биографии. А еще лучше забудь об этой встрече, и все.
— Наверное, я так и сделаю, — согласилась я.
* * *
Тарарам, который творился в нашей редакции, можно было
сравнить разве что со стихийным бедствием, причем вселенского масштаба. Орали и
возмущались все разом. Вернее, орали несколько человек, а остальные
поддерживали их из солидарности.
Илья Геннадьевич Пошехонцев с трудом, надо признать,
выдерживал нападки коллег. А как же! Сенсация сама плыла в руки, а он со своим
глупым упрямством тормозил материал. Вот и пришлось сотрудникам напрягать
голосовые связки, отстаивая справедливость.
— Нет, ну вы только посмотрите, — ораторствовал
Гера Газарян, поддерживаемый коллегами, — какой отличный материал мог бы
выйти. Ирочка взяла чудесное интервью, но почему-то Илья Геннадьевич, —
последовал неопределенный и не слишком приличный жест в сторону
главного, — запрещает нам это. С какой, спрашивается, стати? Я могу еще
понять, что нам был сделан заказ, — он сделал неопределенный, но более
приличный жест в мою сторону, — и мы его выполняли. Но произошло убийство,
даже два, и теперь уже все газеты опубликовали сенсационные новости, а наша
никак не раскачается. И почему мы, спрашивается, должны плестись за всеми, словно
паралитики? А Лилька, между прочим, тоже материал готовила, скандальный. Так
ведь и он не прошел. Скажите на милость, что еще за весталка такая объявилась,
что о ней запрещено говорить, что еще за жена Цезаря, на которую не может
упасть даже тень подозрения?
