Так. Я остановилась и бросила самокопание.
Навстречу мне плелись две бабки в черных платках. Понятия не
имею, куда пропал Герт, но искать его не собираюсь. На меня всегда угнетающе
действовали черные ямины, в которые мужики опускали гроб, люди, стоящие вокруг,
надгробные речи. Больше всего давят на психику заплаканные и бледные лица
родных. Остальные потом расходятся, а эти остаются со своим горем. Лучше уж
прийти потом, когда время потихоньку залечит боль утраты.
Да, сначала это боль, тоска, а потом остаются воспоминания.
И чаще всего светлые. Как будто смотришь на старые
фотографии.
И сейчас мне не хотелось идти за Гертом. Я видела этого
Алексея всего один раз в жизни, и разговор наш был не слишком приятным. Зачем
сейчас об этом вспоминать? Об этом и в таком месте, в такой день. Лучше пойду
потихоньку, зайду к своей бабушке. Вот человек, о котором я всегда думаю с
какой-то светлой грустью. Замечательный она была человек.
Самое странное, что моя мама, ее дочь, совсем на нее не
похожа. С детства помню бабушку маленькой, худощавой, морщинистой, а моя маман
— вся подтянутая, в строгих платьях и с высокой прической. Совершенно ничего
общего. Но мама бабушку, такую простую и добрую, все же побаивалась. Бывало,
начнет бабуля о том, о другом ее спрашивать и смотрит сердито, а мамуля
теряется, смотрит, как провинившаяся школьница. Как нас с Мишкой это забавляло!
Понятно, что при таких разговорах мы присутствовать не могли, но Мишка всегда
пробирался к дверям гостиной, приоткрывал дверь и звал меня с собой. Однажды ему
за такое художество и влетело по первое число, сначала от мамы, а затем и от
бабушки. Меня, правда, карающая десница миновала, потому что я лежала в тот
день с больным горлом в постели.
Мишка еще с неделю почесывался и на мои насмешки отвечал:
«Подумаешь». Но бабушку он тоже любил и, пока она была жива, слал ей всякие
гостинцы из Америки, звал к себе посмотреть на правнуков, приезжал на ее
похороны. Да, бабушка у нас была мировая, что и говорить!
Но если я хочу навестить ее могилку, значит, мне сейчас нужно
свернуть, чтобы пройти той аллеей с высокими рябинами, а там останется совсем
немного. Не скажу, что мне так часто приходится здесь бывать, но маман у меня
непреклонная. Хочешь не хочешь, а два раза в год, причем в любую погоду, мы
сюда наведываемся. В день рождения бабули и в день ее смерти.
Сейчас многие ходят к умершим на Пасху, но мамочка не
придерживается этого модного поветрия. Приходит за неделю, все убирает, а потом
появляется на Родительскую.
В такие дни она меня с собой не зовет, да, честно сказать, я
и сама не рвусь. Мать прекрасно справляется и без моей помощи. А вон, кажется,
и бабушкина могилка. Я уселась на скамеечку возле памятника и призадумалась.
Теперь, конечно, возле могилок никаких столиков и скамеечек
ставить не разрешают. Даже деревце люди посадить не имеют права. Только
небольшой камень, даже без оградки, и все. Но здесь, в этом старом уголке,
можно увидеть и оградки, и скамейки, и столики. А деревья какие вымахали! На
некоторых полно перевернутых черных шапок — вороньи гнезда. Пробовали птиц
стрелять, пробовали травить, бесполезно. Воронье тут было и будет до скончания
века.
Я сидела на скамейке, смотрела на раскачивающиеся ветви
деревьев, на осыпающуюся листву и думала о своем. Незаметно моя жизнь
изменилась. Вроде бы все осталось по-прежнему, но, с другой стороны, я чувствую
себя так, словно вошла в незнакомый пустой дом. Пустой, еще не обжитый,
неуютный, который только дожидается своих хозяев. Похоже, что это как раз моя
новая жизнь и есть. А может, старую бросать в этом случае не стоит, если новая
такова? Да и шла я к этой новой жизни, прямо скажем, не слишком хорошим путем.
То одно случится, то другое. И отнюдь не распрекрасные события. Наоборот. Из
всего мрачного ряда выпадает только встреча с Гертом, хотя как знать…
Ведь, откровенно говоря, именно с него все и началось. Но я
ведь могла отказаться, упереться тогда и не поехать с ним. Или вообще не
попасть на ту остановку. Ведь предлагал же мне дядя Сережа переждать в
редакции. Посидела бы часок, кофе попивая, в потолок поплевывая, глядишь,
Пошехонцев с Лилькой прервали бы свою диванную любовь и ко мне бы
присоединились. Так нет же, словно черт меня под руку толкал. Вот и оказалась я
в нужном месте в нужное время, хотя, как глубокомысленно изрекает Лилька, это
судьба, и никуда от нее не денешься, против нее и не попрешь.
Если уж суждено было нам с Гертом встретиться, то мы все
равно встретились бы, раньше или позже, но это бы произошло. Так что нечего
себя терзать, гадая, было бы — не было бы, и как говорила моя бабушка: «Если бы
да кабы, да во рту росли бобы, и был бы тогда не рот, а целый огород».
Ладно, посидела здесь, успокоилась, страх этот противный
прошел.
Я встала, попрощалась с бабушкой, как мать учила, посмотрела
еще на деревья, на небо в рваных серых облаках и пошла потихоньку к аллейке. Но
потом передумала и направилась короткой дорогой мимо памятников. Я шла и
поглядывала на фотографии, на надписи, говорящие о двух вехах человеческой
жизни. Вот человек родился, вот умер, а между этими двумя цифрами вся его жизнь
уместилась. Что в ней было? Сколько горя, сколько радости?
Бывает, что на одном памятнике можно увидеть две фотографии.
Он и она. Вот, пожалуйста. Чудно, но у них даже фотография общая. Суровый
старичок, а рядом сухонькая старушка в платочке. Дата смерти. Ничего себе, они
даже в один день умерли. Бывает же так. Не верится даже. Я наклонилась поближе
к фотографии, чтобы получше рассмотреть их лица, но вздрогнула, потому что
совсем рядом послышались раздраженные голоса.
Я пригнулась еще ниже, не хватало, чтобы меня заметили. А
эти… Тоже хороши, нашли, где выяснять отношения. Но мужчина и женщина, похоже,
не замечали ничего вокруг. Они прошли недалеко от меня, голоса стали удаляться.
Все мое спокойствие как-то разом улетучилось. Навалилась
какая-то смутная тревога. Почему они так здесь разговаривали? Не нашли, что ли,
другого места? Понятно, что это совершенно не мое дело, но мне до жути
захотелось на них взглянуть.
Просто посмотреть на этих людей, которым наплевать на то,
где они находятся. И я отправилась за ними следом.
Шла я тихонько, ориентируясь по голосам и стараясь, чтобы
меня не заметили. Но впереди показался небольшой просвет, пришлось
остановиться. Нужно было обойти говоривших немного сбоку, что я и сделала.
Теперь, если выгляну из-за памятника, то смогу увидеть тех двоих. Я выглянула.
Но тут же опустилась прямо на землю, потому что ноги перестали меня слушаться.
Диана, вся в черном, разговаривала с
художником-авангардистом Ивановым и яростно что-то ему втолковывала. Эти двое
здесь, они все время были рядом с этими убийствами. «И в Москве он был», —
обожгла меня резкая мысль. Но о чем, о чем, спрашивается, они могут
разговаривать? Что они выясняют? И не похоже, что эти люди только что
познакомились, напротив, так могут выяснять отношения только те, кто хорошо и
давно знает друг друга.
