— Да с какой стати мне было отказываться? — Я
разозлилась не на шутку. — Что здесь особенного? Подумаешь, попросил
человек отвезти сувенир в Москву. Что здесь такого?
— Такого — ничего! А почему этот человек для своего
поручения не нашел никого другого? У него что, знакомых мало? Нет, ему
понадобилось выбрать именно тебя!
— Знаешь, Герт, — я стала успокаиваться и достала
из пачки сигарету, — меня тоже волновал этот вопрос. Я спрашивала себя
почти в тех же самых выражениях. Но ничего так и не смогла придумать.
Посчитала, что ничего особенного в этом нет. Отвезла вазу, и все.
— Вазу… — Герт вытаращился на меня, словно увидел
привидение. — И ты повезла эту чертову корейскую черепушку в Москву? Нет,
ты точно рехнулась!
— Ничего я не рехнулась! — заорала я, в свою
очередь. — Хватит уже надо мной издеваться! — Но тут меня пронзила
новая мысль:
— Герт, откуда ты знаешь, что это была ваза мэбен?
— Догадался, — буркнул он. — Интересно, а что
это еще могло быть? Все, подруга, игрушки кончились, давай садись и выкладывай
подробненько, что ты в этой чертовой Москве делала. Давай, давай, —
добавил он, — и учти, что я тебя все равно не отпущу, пока ты мне все не
скажешь.
— В каком это смысле? — Я повернулась к нему и
посмотрела прямо в глаза. — Как это ты меня не отпустишь?
— В самом прямом, — заверил Герт. — И не
надейся, что я такой добрый. Ты пока еще не въехала или, может, прикидываешься
наивной дурочкой. Ладно, не прикидываешься, но получается, что именно такая и
есть. Тебе не нужно было с ним связываться. Ты так и не понимаешь, какой
опасности просто чудом избежала.
— И что же со мной могли сделать? — Я постаралась,
чтобы голос прозвучал насмешливо. — Неужели убить? Из-за того, что я
привезла «корейскую черепушку», как ты говоришь?
— Убивают и за меньшие провинности, — серьезно
ответил Герт, — а ты ввязалась в чужую игру. И тебя могли шлепнуть без
всякого сожаления. Ты ничего странного в этом самом фонде не заметила?
— Не фонде, а центре, — поправила я, — в
Центре корейской культуры.
— Да какая, хрен, разница, говори уже, не тяни.
Деваться действительно было некуда, и мне пришлось
рассказать Герту о том, как я путешествовала по Москве, как бродила по центру,
не зная, куда мне идти, как отдала вазу Александру Паку, как потом случайно
наткнулась на авангардиста Иванова.
— А он знал, что ты везешь вазу? — быстро спросил
Герт.
— Конечно, нет. — Я удивленно глянула на
него. — Карчинский попросил никому о цели поездки в Москву, не говорить,
даже тебе.
— Что ты и сделала, — он с досадой махнул
рукой. — Правильно он рассудил, если бы ты мне сказала, то я эту черепушку
ему на голову бы надел и тебя бы никуда не пустил.
— Забавно. — Я засмеялась. — Именно так все и
произошло. То есть, конечно, не совсем так. Я когда от авангардиста избавилась,
стала выход искать и очутилась опять в кабинете Пака, где уже лежала разбитая
ваза. Можешь себе представить? Я старалась, везла ее, а там ее разбили, не
прошло и пяти минут.
— А ты уверена, что это та самая ваза? — спросил
Герт.
— Я не уверена на все сто процентов, но там валялась
бумага, в которую она была упакована, а рядом черепки. Наверное, все-таки
разбили вазу Карчинского.
— Вазу Карчинского, — задумчиво произнес Герт,
думая о чем-то своем. — А дальше что?
— Дальше — ничего, — пожала я плечами. — Я
вернулась домой, встретилась с Карчинским, передала ему сверток от Пака,
сказала, что вазу разбили.
— Держу пари, что он не слишком удивился, — сказал
Герт. — А ты не додумалась случайно заглянуть в сверток, который тебя
просили передать?
— Нет, не додумалась, — в тон ему ответила
я. — Зачем мне рыться в чужих свертках? Но он действительно не слишком
удивился, когда узнал, что вазу разбили. Странно. Меня уверял, что она такая
хрупкая и он не хочет, чтобы ваза пострадала, а потом просил не беспокоиться. И
странно все-таки, что Иванов оказался в Москве и в центре, когда я привезла
туда вазу. Неужели он такой любитель корейского искусства?
— Не любитель, а профессионал, — поправил меня
Герт, — хотя любителем его тоже можно назвать. Он ведь влюблен в восточное
искусство, а сам является искусствоведом и крупным специалистом, экспертом по
искусству Дальнего Востока.
— Не может быть, — выдохнула я. — Иванов,
оказывается, искусствовед, но ведь он еще и художник. Или нет?
— Художник, — заверил меня Герт. — И
искусствовед тоже, одно другому не мешает. То, что он поволокся в Москву, это
его дело. Он всегда там бывает, когда проходят дни культуры разных стран,
ничего удивительного. Карчинский мог и не доверить ему вазу, не идиот же он,
чтобы отдавать ее в руки специалисту. Он уж точно на нее посмотрел бы. И в
сверточек заодно тоже. Ладно, будем считать, что это дурацкое дело, в которое
ты вляпалась, закончилось все-таки для тебя удачно. Но больше с Карчинским не
связывайся. Обещаешь?
Я уже хотела кивнуть, как меня словно током ударило. А
письмо? Письмо, которое Карчинский просил меня передать Паку, но я этого так и
не сделала. Ведь придется с ним снова встретиться, чтобы отдать ему письмо и
как-то все это объяснить.
— В чем дело? — Герт не спускал с меня
глаз. — В чем дело? Похоже, что у нас снова завелись тайны. Признавайся,
подруга.
— Письмо, — еле выдавила я. — Карчинский
просил меня передать письмо, а я про него совсем забыла.
— Давай, — Герт решительно протянул руку.
Я вздохнула. Иногда он мог быть невероятно упрямым и просто
придушил бы меня, если бы я начала сопротивляться. Поэтому я сходила в комнату,
достала свою дорожную сумку и вынула из нее письмо. Герт повертел его в руках,
затем решительно взял ножик.
— Нет, Герт, — я схватила его за руку. —
Пожалуйста, не надо. А вдруг там ничего особенного, а ты вскроешь конверт.
Неудобно получится.
— Неудобно получится в любом случае, — пробурчал
он, но конверт все же вскрывать не стал. — Уж не собираешься ли ты отдать
ему это письмо назад? И что ты скажешь? Извините, забыла отдать? Не завидую я
тебе…
— Но ведь он нормальный человек, ему же можно все
объяснить. Не убьет же он меня за это?
— Как знать, — усмехнулся Герт. — Ладно,
шучу, малышка. Хотя тебе лучше с ним теперь не связываться. А конверт можно и
по почте отправить. Написать адрес, и все, или просто в ящик ему подбросить,
чтобы его штемпели с толку не сбивали. А теперь я все-таки хочу его открыть.
Принеси иголку.
— Хорошо. — Я поднялась. — Но лучше уж над
горячим чайником подержать, само откроется.
— Молодец, — бросил Герт, направляясь к
плите, — соображаешь. Помоги мне.
Через несколько минут конверт был вскрыт, а письмо лежало
перед нами на кухонном столе. Но толку от этого было мало, так как Карчинский
умудрился написать его иероглифами. Вот и сказке конец. Возможно, он и боялся
именно того, что письмо попадет в чужие руки, поэтому так зашифровал свое
послание. Но ничего не поделаешь, приходится мириться с неизбежным.
