Действительно, трудно даже предположить такое!
– Жаль, что ампул не осталось, – продолжал Леонид. – Но я думаю, что проблема заключается в «воде для инъекций»: видимо, каким-то образом карбофос оказался в той ампуле – уж не знаю, зачем эта баба держала у себя дома пестициды, да еще и там же, где лежат лекарства! Таким образом, я бы сказал, что девочка умерла от острого отравления карбофосом… хотя использовался еще и цефатоксим, который никак нельзя было вводить такому маленькому ребенку.
Я молчала, находясь в прострации от услышанного.
– Эй, вы еще там, Агния? – поинтересовался патологоанатом.
– Д-да…
– Мне сообщить Андрею Эдуардовичу или вы сами?
– Спасибо, Леонид, я сама все сделаю.
Мне еще предстояло рассказать подруге о том, что в действительности произошло с ее маленькой дочкой.
* * *
– Ты собирался рассказать мне или думал, я сама догадаюсь? – сердито спросила я, столкнувшись с Олегом в коридоре.
– Ты о чем? – кисло отозвался он.
– Я о комиссии. Уж если кого и трясти, так это Извекова, а он в бегах… или где-то еще. А ты при чем?
Сегодня утром я неожиданно выяснила, что в моей больнице работает Комиссия по этике – спасибо Лицкявичусу за предупреждающий звонок! Несмотря на заключение патологоанатома, они решили всерьез взяться за врачей, принимавших участие в операции, так как семейство Свиридина сдаваться не собиралось. С одной стороны, я их понимала, с другой – дело касалось моего собственного мужа. Конечно, любая смерть больного на операционном столе – не только стресс для врачей, но и повод для разбирательства.
– Им все равно ничего не удастся доказать, – оправдывался Шилов. – Успокойся, пожалуйста, и постарайся рассуждать здраво. Просто так неудачно сложились обстоятельства. Так как бояться нам нечего, этот процесс не затянется, поверь мне, Агния!
– Ты не понимаешь! – воскликнула я. – Комиссия здесь именно для того, чтобы вас раскрутить! Им нужно найти виноватых и оправдать свое существование, они хотят провести парочку образцово-показательных процессов и привлечь к ответу недобросовестных медицинских работников. Если ты полагаешь, что комиссия, выяснив правду, уберется восвояси, то глубоко ошибаешься: они станут искать даже то, чего на самом деле нет!
– Поживем – увидим, – хмыкнул Олег, устав со мной пререкаться. Он вообще этого не любил и совершенно не умел: из любого нашего спора я выходила победительницей, чувствуя при этом, что безнадежно проиграла, так как Шилов просто переставал отвечать на мои обвинения и замолкал.
Оставалось лишь надеяться, что комиссия правильно подойдет к делу и не станет устраивать охоту на ведьм, как предвидел Лицкявичус. Хотя, насколько я успела подметить, глава ОМР ошибается крайне редко.
* * *
Раби встретил меня приветливо – впрочем, как и огромный дог Лицкявичуса. Судя по всему, у главы ОМР гости случаются редко, а потому, когда их уединение нарушалось, и домоправитель, и пес радовались любому изменению в обстановке.
– А-а, женщин, который любит сладкое! – весело воскликнул Раби, открывая ворота и впуская меня внутрь, пока дог вился возле моих ног. – Заходи-заходи, будем чай пить, да?
В мой первый приезд к Лицкявичусу Раби угощал меня восточными сладостями. Этот таджик средних лет ухаживал за домом главы ОМР и за самим хозяином, как заботливая мамаша, и только ему позволялось ругать «доктора», как Раби сам его величал, без риска навлечь на себя его гнев. Мне даже казалось иногда, что Лицкявичус побаивается своего домоправителя. Раби содержал дом в безукоризненном порядке: в саду работают поливалки, а на аккуратных, чисто выполотых грядках растет всевозможная зелень. Яблоневые стволы до половины выкрашены белой краской, а небольшие клумбы с какими-то цветами свидетельствуют в пользу того, что Раби отнюдь не чужд эстетики. Думаю, правда, что Лицкявичуса вряд ли интересовали цветочки: принимая во внимание его характер, он их вообще не замечал. Кроме того, Раби заботился и о здоровье хозяина, которое после ранения и контузии сильно пошатнулось. Совершенно случайно я узнала, что отец Олега, нейрохирург, вытаскивал из черепа Лицкявичуса осколок снаряда – вот так, оказывается, тесен мир. Если бы не этот факт, возможно, мы бы не встретились и нынешний глава ОМР, скорее всего, продолжал бы колесить по «горячим точкам».
Честно говоря, я сама напросилась на эту встречу, и глава ОМР, по-видимому, не слишком-то обрадовался моему визиту. Я знала, что он по натуре одиночка и не любит, когда вокруг крутятся другие люди, если дело, разумеется, не касается работы. В этот раз я собиралась поговорить с ним о личном, а потому не была уверена, захочет ли Лицкявичус мне помочь.
– Ну, и что у вас за пожар?
Именно этими словами встретил меня хозяин дома. Подобно тому, как у каждого человека имеются свои словечки для выражения всевозможных эмоций, эти слова являлись своеобразной визитной карточкой моего босса. Он стоял в полукруглом холле лицом к окну, за которым просматривалась часть сада и улица, и повернулся на мой голос.
– Я насчет Комиссии по этике…
– А-а, – вяло протянул Лицкявичус. – Понятно.
– Садись, пожалуйста, – предложил Раби, указывая на один из длинных кремовых диванов, расположенных вокруг журнального столика. Всего их насчитывалось три, и соседний тут же оккупировала собака, устроив свою огромную умную морду на подлокотнике. – Я принесу чай.
– Кофе принеси, – сказал Лицкявичус.
– Не-а, – затряс головой домоправитель. – Какая кофе, слушай? Тебе врач запретила…
– Я сам врач! – грозно зыркнул на Раби Лицкявичус.
– Какая ты врач, слушай? Дуешь кофе с утра до вечера, дымишь, как мангал, а потом Раби за таблетками бегай и лечи тебя, да? Чай принесу, да?
И, сердито качая головой, домоправитель удалился в сторону кухни.
– Да, Андрей Эдуардович, тяжелая у вас жизнь! – сочувственно проговорила я, опускаясь на мягкий диван.
– И не говорите, – буркнул он.
– Но ведь он прав, и вам действительно нельзя кофе, – возразила я.
– Еще один доктор на мою голову! Послушайте, Агния Кирилловна, Раби я прогнать не могу, потому что ему некуда больше идти, но у вас, насколько я понимаю, есть собственная квартира. Так что, если хотите и дальше пользоваться моим гостеприимством…
– Хорошо-хорошо, больше не буду – обещаю! – поспешно сказала я.
– Так что там насчет комиссии?
Я быстро объяснила, в чем дело. Когда закончила, он покачал головой:
– Дело дрянь. Комиссия сейчас поднимет всю его подноготную… Знаете, как уже прозвали эту организацию?
Я удрученно покачала головой.
– «Святая инквизиция» – по-моему, название говорит само за себя. Не сомневаюсь, что, как и у каждого из нас, в послужном списке Шилова можно найти, как бы это поточнее выразиться… прорехи, что ли? В общем, вы меня понимаете. Непременно всплывет и дело той девицы, которая выскочила из окна.
