– Что это даст? – спросила она.
– С нами работает один очень хороший следователь, – ответила я. – Он сможет проверить всех этих людей и выяснить, имеет ли кто-нибудь из них отношение к убийствам.
– Их станут допрашивать? – встревожилась подруга.
– Боюсь, без этого не обойтись: погибло почти десять человек, и кто-то должен за это ответить!
Мы снова помолчали: я давала Татьяне время поразмыслить над моими словами.
– А тебе не кажется… – начала она и осеклась, отводя глаза. Я поняла, что она собиралась сказать.
– Ты думаешь, они это заслужили, да? – спросила я.
– Я не знаю, Агния… Они ведь и сами убийцы, верно?
– Верно. Тем не менее я абсолютно уверена, что ни один из погибших медиков не имел цели убить пациента. Они проявили халатность, беспечность, некомпетентность, пытались избежать наказания, свалить вину на других и так далее. Однако убийца хочет только их смерти. Спроси себя, имеет ли он на это право? Возможно, у закона руки вовремя не дошли до расследования преступлений этих врачей…
– А как ты думаешь, Агния, – прервала меня Татьяна, – дошли бы у закона до этого руки вообще, если бы кто-то не решил взять все под собственный контроль?
– Ты поможешь нам или нет? – прямо спросила я Татьяну.
Она лишь упрямо опустила глаза. Вся ее поза показывала, что разговор окончен.
– Что ж, – вздохнула я, – тогда мне больше нечего здесь делать. Если ты отказываешься, то Карпухину придется официально запросить информацию на членов «Начни сначала». Это, конечно, займет время, может погибнуть еще черт знает сколько человек… Но они же все «убийцы», верно?
– Ольга убила моего ребенка! – закричала Татьяна, вытянувшись во весь свой небольшой рост и сжав маленькие кулачки. – Убила, понимаешь?!
– Да, – тихо сказала я, – и пусть теперь кто-то убьет моего мужа.
– Ч-что? – отпрянув, переспросила Татьяна.
– Олег получил анонимное письмо – такое же, как и другие жертвы. Неизвестный угрожает ему смертью в самое ближайшее время.
– Агния, я…
Но я больше не могла ее слушать. Меня переполняли гнев и обида: что ж, возможно, Таня права, и никто из ее знакомых по клубу не причастен к убийствам, но она, по крайней мере, могла бы помочь, раз я прошу об этом. Я находилась с ней, когда в этом была необходимость, а она, моя подруга, не может сделать для меня даже такой малости! Между прочим, когда Вовка повредил спину в прошлом году, Олег немедленно среагировал на мою просьбу и в течение двух недель занимался мужем Татьяны, приводя его в норму, – и, конечно, бесплатно. А теперь она причисляет Шилова к тем, кого сама же назвала «убийцами»!
На улице стояла прекрасная погода. Жара, солнце, в воздухе висел запах свежескошенной травы, а мне хотелось, чтобы шел дождь, разразилась гроза – такая же, какая в данный момент бушевала у меня в душе. Я шагнула на раскаленный асфальт примерно с тем же чувством, с каким мученики, обвиненные в ереси, всходили на костры инквизиции в Средние века.
* * *
Вечером позвонила Вика и сообщила, что Лицкявичус попал в больницу. Обычно девушка склонна к панике, но сейчас дело касалось главы ОМР, а уж его-то никто не заподозрил бы в симуляции. Я знала, что много лет назад Лицкявичус получил тяжелое ранение в голову во время одной из своих командировок в бытность полковником медицинской службы. Так уж вышло, что именно отец Олега, известный московский нейрохирург, делал ему операцию по удалению осколков из черепа. Я также была в курсе, что не все осколки удалось извлечь, и Лицкявичусу следовало ежегодно наблюдаться у врача, но глава ОМР и сам являлся врачом. Это означало, что загнать его в больницу можно только в бессознательном состоянии. Все это время его мучили жесточайшие головные боли, и он тоннами глушил обезболивающее, предпочитая не замечать проблемы, пока ее можно устранить при помощи анальгетиков. Видимо, настал момент, когда и они подвели.
С самого утра я помчалась в больницу. По словам Вики, Карпухин доставил Лицкявичуса туда, где работал Леонид, так как они находились неподалеку, когда у главы ОМР случился приступ. Он лежал в двухместной палате – видимо, палат, рассчитанных на одного пациента, в этой больнице просто не оказалось.
– Вовсе не обязательно было срываться и бежать сюда!
Именно этими словами, произнесенными ворчливым тоном, встретило меня начальство.
– Да я просто мимо проходила, Андрей Эдуардович! – и я швырнула на прикроватную тумбочку полиэтиленовый пакет с соком и фруктами.
– Злитесь, Агния? – удивленно приподнял почти бесцветную бровь глава ОМР.
– Нет, почему же? – пожала я плечами. – Я радуюсь. Мне подвернулась возможность оставить мужа, которому, между прочим, грозит реальная опасность, и прискакать сюда, чтобы выслушивать ваше брюзжание и видеть недовольное лицо – что может быть лучше, черт подери!
Лицкявичус ничего не ответил. На мгновение мне показалось, что его тонкие губы слегка дрогнули, но он не улыбнулся. Выглядел глава ОМР вполне прилично, учитывая, что Кобзев, разговаривая со мной по телефону, выразил серьезное беспокойство по поводу его состояния здоровья. Рядом с пакетом, который я шлепнула на тумбочку, лежали какие-то рентгеновские снимки.
– Можно?
– Ни в чем себе не отказывайте, Агния.
Я сочла за лучшее не реагировать на сарказм: в конце концов, больной человек имеет непререкаемое право выплескивать переизбыток желчи на окружающих. Я посмотрела снимки на свет.
– Ну, и каково ваше мнение?
– Я не специалист, конечно, но… Затемнения – здесь и… вот тут, – я ткнула пальцем в то место, на которое обратила внимание.
– Правильно, – угрюмо кивнул мой начальник.
– И, видимо, именно эти осколки стали причиной острой травматической внутричерепной гипертензии, – добавила я. – Вы понимаете, что отек мозга, возможно, совсем не за горами?
Он ничего не ответил, да этого и не требовалось.
– Кроме того, у вас трещины в черепе, – пробормотала я, продолжая изучать рентген. – А еще, похоже, эпидуральные гематомы…
– Я в курсе, Агния.
Голос Лицкявичуса звучал устало, и я положила снимки обратно.
– Простите, – виновато сказала я, хотя всего секунду назад вовсе не собиралась извиняться.
– Они предлагают операцию, – пояснил он. – В противном случае можно ожидать развития выраженных реактивных изменений твердой мозговой оболочки и мозговой ткани.
– Значит, нужно соглашаться! – воскликнула я. – Эпилепсия – самое меньшее, что…
– Сам знаю, – проворчал он. – Но я же не могу позволить кому ни попадя лазить мне в голову! О том, чтобы делать операцию здесь, и речи быть не может: Леонид сразу сказал, чтобы я даже не думал об этом… Между прочим, Кадреску, пожалуй, как раз единственный из всех, кому бы я разрешил собой заниматься!
