Я всегда восхищалась эрудицией Лицкявичуса – и откуда он столько всего знает?! Я ведь тоже смотрю новости, но почему-то не умею делать правильные выводы, анализировать и предсказывать грядущие события... Высшее образование – еще не признак интеллигентности, как говаривал мой покойный батюшка.
– Андрей Эдуардович, здесь где-нибудь есть свободный компьютер? – поинтересовалась я, вспомнив о добытой с таким трудом флешке.
– У меня есть ноутбук, а что?
– Можно мне им воспользоваться?
Выполнив мою просьбу, Лицкявичус оставил меня одну. Прежде чем заняться делом, я звякнула Нур (телефон Фэя все еще находился в моем распоряжении) и выяснила, что «Панацея» простоит вблизи Александрии как минимум до завтрашнего утра. Значит, времени у меня достаточно!
Признаюсь честно, открывала я флешку с замиранием сердца. Мне казалось, что на ней я увижу нечто, способное перевернуть чуть ли не жизнь всего человечества. Понимаю, что впала в грех гордыни, но ведь каждому хочется получить вознаграждение за свои труды! Надо ли говорить, что содержимое меня разочаровало? Несмотря на серьезность своей профессии, Петер Ван Хассель был далеко не самым организованным человеком на свете: я обнаружила кучу всякого хлама, включая неотправленные письма семье, отчеты об операциях и большое количество фотографий. Тем не менее я решила, что могу пропустить что-то важное, поэтому внимательно просматривала все файлы и папки. Читая письма кардиолога к его жене и дочерям, я не могла не удивляться искренности и нежности, сквозившим в каждом слове. И как, скажите на милость, он дошел до того, что завел себе египетского любовника? Как можно так горячо любить семью и в то же самое время проявлять подобное лицемерие?! Глаза уже побаливали, но я мужественно закончила чтение писем и перешла к отчетам. Взглянув на часы, я увидела, что сижу в этой каморке уже очень долго. Лицкявичус больше не приходил, но пару раз сюда забегали другие врачи, только для того, чтобы вытащить из ящиков стола какие-то бумаги, и тут же снова исчезали. На меня они не обращали никакого внимания.
На первой открытой мной фотографии был запечатлен весь врачебно-руководящий состав «Панацеи». На большинстве остальных снимков был сам кардиолог – что понятно, но некоторые фото меня заинтересовали. Во-первых, пару раз в кадр попала Сара Насер. Черт, меня аж передергивает при одном взгляде на ее сухое, костистое лицо с этими ее глазами – такими черными, что они напоминают тоннели, ведущие в преисподнюю! На одном из снимков она смотрела прямо в камеру, плотно сжав губы, как будто не одобряя намерения фотографа запечатлеть ее для истории. С другой стороны, если бы я выглядела так, как Сара, то, скорее всего, тоже не спешила бы украсить своим фото чей-то фотоальбом! На некоторых снимках был изображен Сафари. Также я обнаружила Алена Маршана, доктора Монтанью, Имрана Хусейна и даже Люсиль. Постепенно до меня дошло, что именно на всех снимках кажется мне странным: на большинстве из них люди выглядели так, словно они и понятия не имели, что являются объектами съемки. Может, я ошибаюсь, но люди обычно предпочитают позировать, выбирая удачные углы и ракурсы, чтобы получиться на фотографии как можно лучше. Снимающий, как правило, склонен учитывать пожелания своих «натурщиков», но кардиолог, похоже, об этом не думал... Зачем доктору Ван Хасселю вообще понадобилось снимать врачей и персонал «Панацеи»? Видимо, у него имелся какой-то мотив. Судя по словам его египетского любовника, кто-то вполне мог убить его из-за содержимого этой флэшки – что же в ней такого ценного?
Вытащив ее из разъема, я потянулась, спина у меня затекла не на шутку. Пора, пожалуй, навестить Фэй Хуанга и выяснить, когда он сумеет вернуться на борт. Я отправилась на поиски медсестры, заботам которой Лицкявичус перепоручил китайца. С трудом, но я все же наконец обнаружила ее в одной из забитых до отказа палат. Вернее, и палатой-то ее назвать было нельзя – так, масса коек, разгороженных простынями. Самым страшным из увиденного мной оказался закуток, в котором размещался большой кювез, где одновременно находились десять, а то и двенадцать младенцев. Плотно «утрамбованные», тесно прижатые друг к другу, они напоминали кильки в банке. Не самое корректное сравнение, конечно, но именно оно пришло мне на ум при взгляде на переполненную до отказа «кровать для новорожденных»! Видимо, это была родильная палата, так как, помимо детей, там лежали или сидели на койках только женщины. Медсестра увидела меня, подошла. К несчастью, она не говорила по-английски, но поняла, что я интересуюсь своим приятелем, и знаком предложила последовать за ней. Дойдя до палаты в конце коридора, египтянка указала на нее рукой и растворилась в толпе. Здесь, как и повсюду в больнице, оказалось полным-полно народу – правда, на этот раз я увидела только мужчин. Те, кто был в сознании, с интересом воззрились на меня. Ощущая всей кожей их пристальные взгляды, я, с трудом преодолевая смущение, осмотрелась, но нигде не увидела Фэй Хуанга. Я уже собиралась было вновь пуститься на поиски медсестры – возможно, она перепутала палату? – как вдруг кто-то крепко схватил меня за локоть.
– Вот вы где! Ни на минуту нельзя оставить вас одну – тут же найдете приключения себе на голову!
Лицкявичус появился как нельзя кстати.
– Я потеряла своего приятеля! Сестра привела меня к палате, где разместила его, а он...
– Судя по тому, что вы о нем рассказали, – прервал меня Лицкявичус, – этот парень прекрасно способен о себе позаботиться. Думаю, он почувствовал себя лучше и смылся. Это даже к лучшему: теперь ничто не вынуждает вас вернуться на корабль, и вы можете остаться.
Почему он так упорно на этом настаивает – неужели и вправду переживает из-за меня? С тех пор как бывший начальник исчез из моей жизни, мне стало гораздо спокойнее. Не знаю почему, но Лицкявичус всегда действовал на меня удивительным образом: я немного побаивалась его и страшно хотела доказать ему свою состоятельность – как врач и как сотрудник ОМР. Он восхищал меня, порою раздражал и постоянно заставлял чувствовать себя ничтожной и маленькой. В самом начале нашего знакомства он дал мне понять, что я, как существо женского пола, не слишком достойна того, чтобы воспринимать меня всерьез. Со временем наши отношения изменились, но я до сих пор не знала, удалось ли мне завоевать его уважение или он просто смирился с моим существованием, как с неким неизбежным злом? С некоторых пор я с удивлением осознала, что в присутствии Лицкявичуса у меня потеют ладони. Я старалась не смотреть ему в лицо, потому что мне казалось, что взгляд его прозрачно-голубых глаз пронзает меня насквозь и он видит самую суть моих чувств и скрытых эмоций. Кому понравится, если человек читает тебя, как открытую книгу?
– Не могу, Андрей Эдуардович, – сказала я упрямо, глядя на стенку.
– Из-за Еленина? Да забудьте вы о нем, в самом деле, отдайте как-нибудь ему эту чертову флешку, и дело с концом! Сейчас у вас еще есть возможность избежать опасности, а вернувшись на корабль, вы снова окажетесь во враждебном окружении...
– Ну почему же во враждебном? – перебила я. – Большинство людей на «Панацее» – весьма уважаемые врачи, которые...
– Которые занимаются непонятно чем и, вполне вероятно, нарушают все возможные законы!
