– Пока можно найти рациональное объяснение, иррациональное меня не устраивает, – отозвался он. – Простите, если обидел.
– Но у вас же должны быть какие-то мысли на этот счет? – не сдавалась я.
– Самая простая и неоригинальная, но, на мой взгляд, наиболее вероятная – тромбоэмболия. Вы же знаете, каков риск при эндопротезировании.
Я кивнула. При любом хирургическом вмешательстве часто возникает угроза образования тромбов, а травмы и операции на суставах всегда связаны с повышенным риском. Это обусловлено анатомической близостью суставно-костных образований и крупных сосудов. При ортопедических операциях хирург обязательно каким-либо образом воздействует на близлежащие сосуды, отодвигая и сдавливая их, предотвращая кровотечение. Это неизбежно ведет к повреждению сосудов. Кроме всего прочего, операция прежде всего является стрессом для организма, что приводит к гемокоагуляционным изменениям. Это – естественный защитный механизм, направленный на остановку кровотечения из поврежденных сосудов, который может иногда оказаться фатальным.
– Васильева уже лежала у нас – до того, как решилась на операцию, – продолжал Шилов. – Я поднял ее историю болезни.
– И что? – спросила я.
– Да ничего особенного, – пожал он плечами. – Проводились обычные мероприятия – массаж, бассейн, ЛФК… Никаких осложнений. Васильеву принимал Караев, еще до моего прихода.
Шилов бросил на меня быстрый взгляд, и я подумала, знает ли он о том, какие у меня отношения с Робертом?
– Мне еще нужно переговорить с ним, – добавил Шилов, отводя глаза и глядя на бумагу, которую держал в руках. – Не могу понять, почему Васильеву госпитализировали неделю назад, а операцию провели только вчера.
– Кажется, я смогу ответить на этот вопрос, – сказала я, радуясь, что могу быть хоть чем-то полезна. – Вы же знаете, что пациентка ложилась по квоте. Операцию планировали через пару дней после госпитализации, но вдруг выяснилось, что у нее не хватает направления из Фонда социального страхования. Роберт Альбертович не знал об этом заранее, думая, что тех документов, что у нее есть, достаточно, – вы же знаете, как быстро у нас меняются правила!
Шилов медленно кивнул.
– Ее муж побежал в ФСС, принес нужный документ, но график операций уже сдвинулся, и Васильевой пришлось ждать.
– Тогда все ясно, – согласился Шилов. – Но мне все равно нужно побеседовать с Караевым. Он брал отгул, и я никак не могу до него дозвониться… В любом случае то, что произошло, выходит за всяческие рамки: чтобы пациентку выкинули из реанимационной палаты только потому, что у нее, видите ли, все показатели в норме! Из вашего, между прочим, отделения, Агния Кирилловна! Вот она, норма – лежит в больничном морге!
Я тяжело сглотнула, отчего-то испытывая чувство вины за то, что произошло в мое отсутствие.
– Я говорила с нашей заведующей, – словно оправдываясь, сказала я. – Она заверила меня, что все случившееся произошло без ее ведома, и собирается выяснить, каковы были показания к переводу Васильевой в послеоперационную палату.
– Я тоже с ней говорил, – хмыкнул Шилов. – С вашей мадам Охлопковой. Уверен, что бы ни случилось, она не станет действовать против интересов своего отделения, даже если выяснится, что дежурный врач поступил вопреки правилам… Слава богу, патологоанатом – мой старый приятель еще по институту, так что мир тесен, Агния Кирилловна. Он обещал разобраться с Васильевой в первую очередь.
– Могу я попросить вас об одолжении? – спросила я.
Шилов вопросительно взглянул на меня.
– Держите меня в курсе событий, пожалуйста.
Зав задумчиво смотрел на меня.
– А почему вас так волнует смерть этой пациентки? – поинтересовался он. – Только потому, что вы принимали участие в операции? Или потому, что чувствуете, что на вас лежит ответственность за все отделение реанимации?
Я открыла рот, но так и не нашлась, что ответить. Шилов тем не менее ждал и, судя по всему, не собирался мне помогать. Я несколько раз глубоко вздохнула, и вдруг ни с того ни с сего из глаз брызнули слезы. Я никак не ожидала такой реакции, полагая, что справилась с нервами еще в кабинете у Охлопковой. Может, это коньяк подействовал?
Шилов мгновенно изменился в лице: очевидно, как и большинство мужчин, он понятия не имел, что делать с нами, женщинами, когда мы начинаем банально реветь. Он подскочил ко мне, силой усадил на стул и попытался отнять мои ладони от лица – зачем он это делал, непонятно – пытался выяснить, действительно ли текут слезы или я притворяюсь?!
– Агния, ну… что вы, в самом деле?.. – бормотал Шилов. – Вы же ни в чем не виноваты, верно? В нашей профессии такое случается – вам ли, человеку из отделения реанимации, этого не знать?
– Вы не понимаете, – просипела я сквозь слезы. – Васильева могла остаться жива!
– Что вы такое несете?!
– Это я убедила ее пойти на операцию, ведь она до последнего сомневалась! Уже перед введением наркоза, в операционной, призналась мне, что совершенно не волнуется, потому что я сказала ей, что ничего плохого не произойдет!
– Ну, вы не бог, Агния, и Васильева тоже должна была понимать, что такие обещания, извините, не в вашей компетенции. В конце концов, пациентка была взрослой женщиной, и никакие уговоры с вашей стороны не могли заставить ее принять решение!
Это были практически те же слова, что я услышала в кабинете Охлопковой. Мое сознание говорило, что они оба правы, но на душе было муторно и противно.
– Как медик, – продолжал Шилов уже совершенно спокойным голосом, – вы обязаны были предупредить пациентку как о рисках, связанных с операцией, так и о положительном эффекте в случае успеха. Насколько я понимаю, вы сделали все от вас зависящее, а то, что произошло в послеоперационной палате, могло явиться как следствием самой операции, так и того, что Васильеву выдворили из реанимации раньше срока. Также возможно множество других факторов, о которых мы, не имея заключения патологоанатома, пока можем только гадать.
Я, наконец, посмотрела на зава. Сквозь слезы я едва различала его лицо. Видела только внимательные светлые глаза, словно ожидавшие подвоха вроде истерики или обморока. Веки мои сильно распухли и болели – я так не плакала с тех пор, как мне впервые позвонили насчет долга!
А потом произошло нечто… Впоследствии я не могла объяснить себе ничего, просто в какую-то минуту поняла, что наши губы встретились где-то на полпути к словам, которые мы оба собирались произнести. И вот он уже крепко сжимает мои плечи, а я, держа в ладонях лицо заведующего отделением, целую его так неистово, словно боясь, что он может внезапно раствориться в воздухе, а потому пытаюсь урвать как можно больше!
Неожиданно Шилов отпрянул.
– Я… – проговорил он. – Простите, Агния, я не знаю, что… Этого не должно было произойти!
– Да-да, – быстро согласилась я, облизывая пересохшие после поцелуя губы. – Это было…
