– Точно! Помимо этого, те, кто ложится на плановую операцию, должны еще сдать анализ на протромбин. Так вот, я проверила список анализов, с которыми поступила Роза Григорьева: он ничем не отличается от тех, с которыми она поступала ранее!
– И это значит…
– Что не был сделан самый важный анализ, необходимый при любом операционном вмешательстве! – почти закричала я, удивляясь скудоумию подруги.
– Ты хочешь сказать, – медленно осознавая сказанное мной, проговорила Лариска, – что, если бы этот анализ сделали… У нее что, протромбин зашкаливал?
– Ну, этого мы никогда не узнаем, ведь анализа нет, – со вздохом ответила я. – Понимаешь, тромбоэмболия – лишь одна из множества возможных причин ее смерти, зато самая вероятная!
– Так она от тромбоэмболии умерла? Погоди-ка, насколько я помню курс общей медицины, это заболевание в большинстве случаев является наследственным, а не приобретенным, так?
Я кивнула.
– Обычно это и в самом деле наследственная предрасположенность, но человек может ничего и не знать, пока сам не столкнется с фактом…
– А анализ на протромбин как раз и позволяет определить вязкость и свертываемость крови, – закончила за меня Лариска. – Если тромб образуется, – продолжала она дальше, словно читая учебник, – то, оторвавшись от венозной стенки, уносится с током крови в легочную артерию. В этом случае причиной смерти пациента может стать нарастающая правожелудочковая недостаточность, ишемия миокарда и, как результат, шок и гибель! Ну, как я тебе – после стольких лет?
– Просто потрясающе! – с уважением согласилась я. – Память у тебя всегда была – дай боже!
Это чистая правда: стоило Ларисе один раз прочитать параграф, как она, закрыв книгу, могла тут же воспроизвести его практически слово в слово. Помню, я всегда завидовала ей из-за этого. Лариска не умела решать сложных медицинских задач, но зато задания, требующие выучивания, удавались ей превосходно, а в медицине зубрежка – первое дело.
– Значит, – подытожила она, – этой вашей Васильевой вообще нельзя было делать операцию, правильно?
– Да нет же, неправильно! – возразила я. – Во-первых, я понятия не имею, принадлежала ли пациентка к группе риска из-за повышенной вязкости крови, ведь анализ так и не был сделан. Удивительно другое: как это в поликлинике, куда она пришла сдавать этот анализ, ей не сказали, что практически перед любой операцией необходимо установить уровень протромбина?
– Ну ладно, – прервала Лариска, напряженно морща лоб, – в поликлинике, предположим, ее не предупредили. А Роберт куда смотрел? Это ведь он ее принимал, насколько я поняла с твоих слов. Более того, он являлся лечащим врачом, так почему, спрашивается, проглядел отсутствие такого важного анализа?
– Сама не представляю, – пожала я плечами. – Возможно, был слишком занят своей новой должностью, чтобы обращать внимание на такие мелочи.
– Значит, если дело в анализе, – подытожила Лариска, – то виноват Роберт?
– Да. Но дело-то в том, что, так как нет самого анализа, то невозможно сказать, действительно ли у Васильевой была повышенная свертываемость крови, понимаешь? – сказала я. – Если бы обнаружилось, что это так, то пациентке сначала следовало провести комплекс профилактических мероприятий по снижению вязкости крови, а мы, получается, только зря продержали ее в больнице целую неделю.
– То есть?
– Ну, видишь ли, Васильева, как выяснилось, впустую потратила кучу времени. Обычно пациенты, которым требуется операция, ложатся за пару дней до нее – при условии, конечно, что у них готовы все анализы. Нет смысла держать их дольше. Это раньше, в советские времена, людей могли дольше держать, а сейчас, при рыночной экономике, больше, чем на две недели, практически никого не кладут – за исключением, разумеется, сложных случаев, когда требуется длительная госпитализация. Так вот, за то время, что муж Васильевой оформлял недостающую бумажку, ей вполне могли бы провести подготовительную терапию – опять же, если бы Роберт внимательно отнесся к своим обязанностям. Обычно таким больным в течение пяти дней или недели вводят реологические растворы, уменьшающие вязкость крови и улучшающие ее текучесть. Есть разные препараты – например, гепарин, но даже обычный физраствор отлично с этим справляется!
– Боже, из-за такой ерунды… Но ведь, насколько я понимаю, даже все эти профилактические меры не в состоянии исключить смертельного исхода?
– Ты права. Тромбообразование – сложный процесс, погибнуть от него может даже человек, не принадлежащий к группе риска.
– Вот она – несправедливость жизни! – философски произнесла Лариса, залпом выпивая остатки коньяка. – Ложишься, понимаешь, в больницу здоровым, а выходишь вперед ногами…
– Не драматизируй, – обиделась я. – В большинстве случаев все заканчивается благополучно!
– Ну, – недоверчиво приподняв бровь, спросила Лариска, – и что ты намерена делать?
– В смысле?
– Скажешь заву или промолчишь, станешь Роберта покрывать?
Лариса задала именно тот вопрос, который мучил меня с тех самых пор, как я ознакомилась с содержимым папки. Что делать?! С одной стороны, Олег ничего от меня не скрывал, даже обещал держать в курсе дальнейшего расследования. С другой – мы с Робертом все-таки не чужие люди! Имею ли я право предать его и все рассказать? Но ведь если Роберт и в самом деле виноват…
– Даже не знаю, – задумчиво проговорила я. – Наверное, сначала следует послушать патологоанатома. Может, причина смерти не имеет ничего общего с тем, о чем я думаю, и тогда не стоит гнать волну, как думаешь?
– А у тебя с Робертом точно – все? – спросила Лариска, испытующе заглядывая мне в глаза.
– Абсолютно точно, – уверенно ответила я.
Я ничуть не кривила душой: даже если с Шиловым ничего не выйдет, я не собиралась возобновлять отношения с Робертом – особенно после всего того, что произошло в последнее время. Меня коробило от мысли, что он попросил меня, грубо говоря, выкрасть папку с документами из его стола. Зачем? Он собирается просмотреть все сызнова – на этот раз как следует, с большим вниманием – и задним числом переделать то, что может его скомпрометировать?
– Ох, девка, трудно тебе придется! – покачала головой Лариска, накрывая мою ладонь своей. – Совсем ты запуталась, вот что я скажу!
* * *
Парень был все время один и тот же – лет чуть за тридцать, невысокий, плотный, с короткими ногами, бритым затылком и курносым носом. Одевался он так же, как большинство молодых мужчин его возраста, – кожанка с меховым, порядком потертым воротником, джинсы и грубые армейские ботинки. По телефону звонил обычно не он – голос не тот, это я могла сказать с полной уверенностью.
Как обычно, я села в его машину – темно-серую «Ладу» с заляпанными снегом номерами – и протянула конверт с деньгами. Парень аккуратно вытащил пачку и, послюнявив пальцы, принялся деловито пересчитывать купюры. Закончив, он посмотрел на меня и дружелюбно подмигнул.
