Внезапно Олег замолчал. Его взгляд в одно мгновение угас и стал безжизненным, словно он понял всю тщетность своих слов, как будто объект его гнева и злости не стоил того, чтобы метать перед ним бисер. Он отступил к двери, а потом, резко развернувшись, распахнул дверь и вышел на лестничную площадку. Он захлопнул за собой дверь с таким шумом, что с вешалки упала моя шуба.
Я была оглушена, раздавлена, уничтожена. Взглянув в зеркало, я обнаружила там совершенно незнакомую женщину с огромными, налитыми чернотой глазами, в которых ничего нельзя было прочесть. Эта женщина словно заглянула в бездну черной дыры, да так и не смогла переварить то, что увидела там. Я уже привыкла к мысли, что между мной и Олегом все закончилось, даже, пожалуй, смирилась с этим, но понимание, что он ненавидит и – самое ужасное – презирает меня, считая ровней Роберту, причиняло почти физическую боль.
Если бы не мысль о маме и Дэне, я, наверное, решила бы, что жить больше незачем, но они существовали в моей жизни и были важнее, чем Роберт, Инга, Марина, Славкин долг, смерти Розы Васильевой и Голубевой – и важнее, чем Олег. Поэтому я не стала топиться в ванной, вешаться или вскрывать себе вены.
В ванную я все-таки пошла – чтобы умыться как следует, с мылом, до боли растирая щеки и лоб, пока они не стали красными, как мясо вареного рака. А потом легла в постель и зарылась в одеяло, пытаясь прогнать все мысли. У меня в голове крутились слова, когда-то услышанные то ли по телевизору, то ли по радио, хотя, вполне возможно, прочитанные в какой-нибудь книге: «Бог дает человеку лишь столько, сколько тот может вынести, и никогда не требует большего». Должна ли эта мысль меня успокоить?
…Когда я проснулась – а это, судя по потемневшему окну, было уже вечером, – в ноздри проник запах чего-то вкусного. В комнату несмело заглянул Дэн и, увидев, что я не сплю, вошел.
– Бабушка испекла «Наполеон»! – объявил он преувеличенно радостным голосом. – Пошли, что ли, ударим по нему всей батареей?
Я не хотела расстраивать сына и обижать маму, ведь они волновались за меня и переживали, как, наверное, никто на свете. Поэтому я встала, снова умылась, причесалась, заплела волосы в косу и отправилась на кухню.
– Надо Светлану позвать, что ли? – пробормотала я.
– А я уже ей позвонил! – тут же отозвался Дэн. – Она идет.
Мы вчетвером пили чай с маминым «Наполеоном», когда раздался телефонный звонок. Дэн рванулся в коридор, где стоял ближайший аппарат. Некоторое время он отсутствовал, и я, как ни старалась прислушиваться к звукам, доносящимся из коридора, не слышала ничего, кроме отдельных слов, скорее даже междометий, издаваемых моим сыном.
Наконец Дэн вернулся. Лицо у него было озадаченное.
– Представляете, это Денис звонил – ну, который выставку устраивал, помните?
Как же, забудешь такое!
– Так вот, – медленно продолжал Дэн, – он продал одну из моих картин. Я, правда, ее продавать не хотел, но клиент очень настаивает, и Денис решил мне позвонить, чтобы поинтересоваться, не передумаю ли я…
– Что за картина? – спросила я.
– «Зимнее солнце».
Это была та самая картина, для которой я позировала Дэну!
– Он предлагает девяносто тысяч!!! – выпалил сын, едва не свалившись с табурета от возбуждения. – Вы можете себе такое представить?
– Нет! – одновременно среагировали мы с мамой.
– Конечно, продавай! – добавила она. – Нам не поимешают деньги, а картина… Что ж, пусть она кого-то радует, раз он не пожалел такую сумму!
– Так мне сказать ему? – спросил сын, переводя взгляд с меня на бабушку. – Правда, сказать?
– Да, – согласилась я. – В конце концов, это твоя картина, малыш.
– Да я таких еще штук сто нарисую – если ты, ма, мне опять попозируешь!
В тот момент я подумала, что поток несчастий, обрушившийся на меня, наконец иссяк. Как же я ошибалась!
* * *
В день похорон Галины Васильевны ярко светило солнце. Мы ожидаем, что в такие дни будет дождливо – ну, в крайнем случае, пасмурно, – однако погода не зависит от нашего настроения. Поэтому мне пришлось даже нацепить солнцезащитные очки, которые я вообще-то носить не люблю, но мои глаза просто плохо переносят яркий солнечный свет, особенно когда вокруг лежит снег.
Родственники Голубевой тоже притащились. На этот раз их было уже не двое: десять или двенадцать человек – очевидно, Антонина приволокла все свое семейство, включая малолетних внуков! Они стояли отдельно, словно приготовившись к нападению, но еще не решив, какой стратегии следовать и как двигаться – колонной или «свиньей».
В стороне от них я заметила пожилого мужчину, чье лицо показалось мне смутно знакомым. Через несколько минут я вспомнила, что как-то раз столкнулась с ним в дверях у Голубевых. Я тогда еще подумала, что это еще один родственник, претендующий на свою долю в наследстве. Интересно, почему он не вместе с ними?
Когда гроб опускали в могилу, Антонина вдруг заголосила дурным голосом. Ей, я уверена, позавидовала бы любая профессиональная плакальщица – такая сила в легких и такой артистизм исполнения!
Гроб начали забрасывать мерзлой землей, и тут, подняв глаза, я заметила среди людей на другой стороне могилы Родина – того самого следователя из прокуратуры, который убежал из нашего дома, как только выяснил, что я являюсь дочерью своей матери. Рядом с ним стояли двое немолодых милиционеров. Когда они успели материализоваться – ума не приложу, ведь они выглядели весьма заметно в своей униформе!
Народ стал постепенно расходиться, но племянница Галины Васильевны и ее здоровенный сынок явно не торопились. Родин подошел ко мне, оставив своих людей позади. Мама тут же подскочила, словно надеясь защитить меня от любой угрозы, исходящей от ее бывшего ученика.
– Агния Кирилловна, – обратился ко мне Родин, – вам придется проехать со мной.
– Что это значит? – спросила мама. – Почему?
– Анна Романовна, пожалуйста! – умоляюще сложил руки следователь. – Вашей дочери ничто не угрожает, но дело того требует!
– Я что, арестована? – поинтересовалась я спокойно, хотя внутри у меня все сжалось от страха.
– Ни в коем случае! – возразил Родин. – Всего лишь задержаны – на сорок восемь часов.
– Вася! – воскликнула мама, и я поняла, что есть кто-то, кому в этот момент еще хуже, чем мне.
– Мама? – подошел Дэн, до этого успокаивавший Светлану. – Что случилось?
– Ничего, сынок, – ответила я бодро. – Мне придется поехать со следователем…
– Как – поехать? – переспросил Дэн. – Прямо сейчас?!
– Но у нее же ничего с собой нет! – пробормотала беспомощно мама. – Двое суток… Ни зубной щетки, ни полотенца…
– Вы можете привезти все это попозже, – сказал Родин. Я видела, что он чувствует себя ужасно, но должен был делать то, что полагается, невзирая на лица. – Ничего страшного не случится, Анна Романовна, – я за всем прослежу, обещаю!
