И тут мне в голову пришла, как мне показалось, гениальная мысль: а сестринская, собственно, на что? Дежурная все равно сидит в коридоре и там же ляжет спать на диване. Сестринская до утра стоит запертая. Кроме того, в ней имеется туалет и умывальник. К сожалению, туда поместится только одна койка, да и то с трудом, иначе я попыталась бы разместить и две другие – в тесноте, как говорится, да не в обиде. Но я понимала, что удастся приткнуть в сестринскую только Полину Игнатьевну.
Когда я сказала об этом Наташе, та замахала руками:
– Да ты что, Анька, в самом деле? Марина нам голову снимет за такие дела!
– А если старушенция, скажем, коньки ночью отбросит – у кого голова полетит, а? – не сдавалась я.
– Ну смотри… Только я скажу, что ты это сделала, не спросив меня! – предупредила Наташа, сдаваясь.
Я радостно кинулась к Сапелкиной, по дороге перехватив Антона, который, похоже, и не собирался уходить: на нем по-прежнему был белый халат, а в руке он держал пакетик чипсов. Вместе с ним мы втолкнули койку в сестринскую и попытались расположить ее так, чтобы можно было беспрепятственно открывать и закрывать дверь.
– Ой, спасибо вам, ребятки! – радостно бормотала Полина Игнатьевна, вращая маленькой птичьей головкой и переводя взгляд слезящихся бесцветных глаз с меня на Антона и обратно. – Бог вас вознаградит!
– Ну, так это когда еще будет… – усмехнулся медбрат, многозначительно поглядев на меня.
– Вот, – спохватилась старушка, засунув руку в карман халата и вытаскивая две мятые пятидесятирублевые бумажки. – У меня больше нету…
– Да что вы, Полина Игнатьевна! – возмутилась я, отшатнувшись.
– Большое вам человеческое спасибо, Полина Игнатьевна, – перебил меня Антон, ловким движением фокусника выдергивая купюры из узловатых пальцев Сапелкиной. – А теперь – баиньки. Туалет – вон там. – И он ткнул пальцем в сторону маленькой дверцы.
Когда мы вышли в коридор, Антон вдруг развернул меня к себе одним резким движением: я и не подозревала в этом парне столько силы.
– Слушай, ты, Флоренс Найтингейл! – прошипел он, вцепившись в мои плечи с таким остервенением, словно собирался продавить их до самых костей. – Ты нам тут бизнес не порть: пришла без году неделя как, а уже пытаешься ломать устои, которые не ты создавала! Если хочешь здесь работать, заруби себе на носу: здесь каждый выживает, как может, и то, что дают эти тетки и дядьки, – наша единственная возможность существовать на ту зарплату, которую так «щедро» платит нам любимое государство!
– Но она же – одинокая пенсионерка, Антон! – пропищала я, тщетно пытаясь вырваться из цепких рук молодого человека. – Откуда у нее деньги?
– Она, между прочим, тут получает какую-никакую, а бесплатную жратву, койку и уход…
– Ага, какой-никакой, – выдавила из себя я.
– А хоть какой! – рявкнул медбрат. – Думаешь, я не знаю, кто ты такая? Без пяти минут зэчка, а все туда же – правду искать, да?
Я похолодела: откуда Антон мог узнать о том, что я рассказала только Марине? Странное дело: я ни на секунду не забывала, что Анна Евстафьева – всего лишь миф, легенда, и все же факт, что Антон Головатый в курсе ее проблем, неприятно меня поразил.
В тот момент пальцы Антона разжались, и я едва устояла на ногах.
– Будь хорошей девочкой, – сказал парень совершенно нормальным голосом, словно и не пытался минуту назад мне недвусмысленно угрожать, – и тогда мы с тобой поладим.
И снова в улыбке, которой он наградил меня напоследок, участвовали только губы, а глаза смотрели холодно и походили на серый влажный гранит, которым облицованы питерские набережные.
Когда Антон ушел, я вдруг с удивлением обнаружила у себя в руке пятидесятирублевую купюру: очевидно, он всунул ее туда перед тем, как меня отпустить. Обернувшись, я заметила Наташу. Она тут же отвернулась, но я поняла, что девушка все видела и слышала.
Потрясло меня вовсе не содержание нашей стычки с Антоном, нет: всем, кто хоть немного знаком с системой здравоохранения, известно, что деньги с пациентов берут все – от санитарки до главного врача, различаются лишь тарифы. И, естественно, как в любой системе, в этой тоже есть свои исключения, но они редки и кажутся странными не только медицинским работникам, но и многим пациентам, привыкшим давать. Любимая шутка врачей: медицина у нас бесплатная, платное только лечение.
Одним словом, сам факт произошедшего не мог меня сильно взбудоражить. Что меня действительно испугало, так это выражение лица и глаз Антона: он готов был убить меня в тот момент, я нисколько не сомневалась! Из-за полтинника, который он мог недополучить? Или есть что-то еще, чего я не знаю? Я чувствовала: медбрат наблюдает за мной очень внимательно, везде, куда бы я ни шла, меня преследовали его глаза. У меня что, первые признаки паранойи?
У себя дома – вернее, дома у Анны Евстафьевой, о чем я не устаю себе постоянно напоминать, чтобы окончательно не слиться с выдуманным персонажем, – я не находила себе места, размышляя, стоит ли рассказывать Вике, а следовательно, и Лицкявичусу о том, что случилось. В конце концов я решила ничего не говорить: Андрей Эдуардович может посчитать, что я слишком мнительна, и, чего доброго, отзовет с задания, а мне как раз сейчас становилось по-настоящему интересно.
* * *
С самого утра Марина ворвалась в коридор, зычно крича:
– Главный всех требует на летучку! Давайте-ка, пошевеливайтесь!
В нашей больнице летучки происходят регулярно. Обычно по понедельникам, но иногда случаются и экстренные. Главврач, как правило, требует присутствия всех и каждого, вплоть до уборщиц и нянечек. Мы считаем, ему просто нравится покрасоваться перед всем коллективом, напустив на себя важный вид человека, обремененного огромной ответственностью за всех нас, а потому справедливо рассчитывающего на то, что мы оценим его нечеловеческие усилия по обеспечению нас работой и зарплатой, о которых он неустанно нам напоминает. Главный врач Светлогорской больницы, насколько я уже успела понять, публичности не любил. Оно и понятно: по словам Лицкявичуса, его предшественника сняли меньше года назад с формулировкой «за злоупотребление служебным положением». Родион Петрович Самохвалов слыл человеком осторожным и старался без крайней нужды не общаться ни с кем, кроме собственного зама и заведующих отделениями.
– Не знаешь, о чем он собирается говорить? – едва поспевая за Мариной, спросила я на ходу.
– Понятия не имею, – потрясла та головой: мне показалось, что старшая медсестра полностью поглощена собственными мыслями.
Когда мы вошли в конференц-зал, там уже яблоку негде было упасть. Помещение оказалось гораздо меньше нашего и, разумеется, не было оборудовано по первому классу: несколько рядов старых стульев и кафедра на небольшом приступке – вот и все «оснащение» зала.
Самохвалов даже не взглянул в нашу сторону, и мы с Мариной, тихонько проскользнув в дверь, притулились около стенки. Оттуда нам было все прекрасно видно и слышно.
