– Я думал, что мы все это уже и так понимаем, – пожал плечами глава ОМР. – Ведь у нас всего двенадцать подобных случаев, когда детей все же возвратили.
– Это из тех, что известны! – парировал Никита.
– Да, но это само по себе отличает их от всех остальных преступлений, когда дети пропадали, как говорится, «с концами». Решетиловы переехали, и все же это не спасло их от преследования и, возможно, повторной попытки похищения. Это заставляет вернуться к началу и вновь спросить себя, что же общего у всех этих детей?
– Ну, давайте посмотрим? – предложил Павел, тяжело поднимаясь со своего стула и подходя к белой пластиковой доске. Несколькими привычными движениями он маркером нанес на нее имена всех пострадавших, включая Лавровских. Он быстренько пририсовал стрелочки от родителей к детям. Таким образом, на доске появилось два круга – большой, а в нем еще один, поменьше.
– Что вы видите? – спросил Павел, отступая и озадаченно глядя на дело рук своих.
– По-моему, то же, что и раньше! – секунд через десять ответил Никита.
– Давайте от обратного, – предложил Лицкявичус. – В чем разница?
– Ну, некоторые родители до сих пор живут вместе, а другие развелись, – неуверенно пробормотала я.
– Отлично, Паша – отрази! – скомандовал глава ОМР, и Кобзев, заглядывая в свои записи, отметил тех, кто в разводе. Их оказалось три пары. – Что еще?
– Может, номера поликлиник? – предложила Ивонна. – Некоторые из детей проходили плановое обследование.
– Карпухин проверил это, – ответил Лицкявичус. – Только две семьи живут в одном районе и, соответственно, приписаны к одной и той же поликлинике. Тем не менее рисуй, Паша!
– И фамилии врачей! – выкрикнул Никита.
После того, как Кобзев записал их, мы уставились на доску в полном расстройстве: даже у тех двух детей, что ходили в одну и ту же районную поликлинику, терапевты были разные!
– Места жительств разные... – пробормотал Кобзев, внимательно разглядывая написанное. – Поликлиники тоже. Надо бы еще проверить школьные и детсадовские медкабинеты – там, где они есть: у тамошних врачей есть карточки на детей. Хотя, полагаю, это вряд ли приведет к чему бы то ни было!
– А как насчет роддомов? – вдруг спросил Лицкявичус, прищурившись. – Мы знаем, где рожали все женщины?
Павел принялся копаться в записях.
– Н-нет, – пробормотал он. – Этот вопрос мы не задавали! Погоди, ты думаешь... Думаешь, что их могли взять «на заметку» с рождения?! Что кто-то в родильных домах ведет учет новорожденных с целью впоследствии продать их органы?
– Даже не знаю, – пожал плечами глава ОМР. – Просто предположение. Больше ведь ничего в голову не приходит?
– Слушайте-ка, – сказала я, пораженная внезапной мыслью, – вы сказали, что Владик не может являться биологическим сыном Красиных, так?
Почти все присутствующие одновременно кивнули.
– У вас есть идеи? – с подозрением спросил Лицкявичус. – Давайте, Агния, говорите – на безрыбье, как говорится, и рак рыба!
Ну, спасибо – сравнил: значит, если бы наличествовали другие идеи, слушать меня вовсе необязательно?
– Не знаю, правда, имеет ли это какое-то значение, – продолжала я, проглотив обиду, – но я кое-что заметила. Это касается Толика Лавровского и его родителей.
– Ну же, Агния! – начал раздражаться Лицкявичус. – Что дальше?
– Вы заметили, какого цвета глаза у мальчика? – поинтересовалась я, обводя взглядом присутствующих.
– Глаза? – переспросила Вика. – А какое отношение это имеет к нашему делу?
– Да уж, Агния, что-то непонятно! – покачал головой Павел.
– Ну, я, конечно, не генетик, но из институтского курса биологии помню, что при передаче генов от родителей к детям работают определенные механизмы. У обоих Лавровских темно-карие глаза, а вот у их сына – серые, очень светлые!
– Светлые глаза – рецессивный признак, – задумчиво пробормотал Леонид, неожиданно оторвавшись от созерцания своего внутреннего «я». – Девяносто процентов, что у детей кареглазых родителей родятся кареглазые дети. Однако, это не факт: вот если бы у светлоглазых родителей родился темноглазый ребенок, это считалось бы из ряда вон выходящим событием. Возможно, у деда или бабки Лавровского светлые глаза? Это могло бы кое-что объяснить.
– И это проверим, – кивнул Лицкявичус. – По крайней мере, хоть какая-то зацепка: вдруг окажется, что и Лавровские усыновили ребенка? Это будет связь!
– Только у двоих фигурантов, – покачала головой Ивонна.
– Да, но тогда можно будет «прижать» остальных родителей – глядишь, что-нибудь неожиданное и всплывет! – заметил Никита.
– Это жестоко! – с осуждением произнесла Ивонна. – Как правило, люди не в восторге от того, что кому-то становится известно об усыновлении. Часто усыновители даже переезжают в другой город, только бы соседи и знакомые не узнали, как на самом деле у них появился ребенок!
– Ну и ерунда все это! – возразил Леонид. – Что здесь такого-то? Наоборот, таких родителей на руках надо носить, ведь они берут детей, которые никому не нужны, и дают им нормальную семью, которую те никогда не получили бы в детском доме!
– Это философский вопрос, – сказал Павел. – Нужно ли скрывать от ребенка факт его усыновления – проблема, которую родители решают самостоятельно.
– В любом случае, – вмешался в дискуссию Лицкявичус, – в нашу задачу не входит разоблачение родителей. Мы лишь должны выяснить, как обезопасить детей. Если Рома Решетилов действительно находится под угрозой повторного похищения, то где гарантия, что подобное не случится и с остальными? Вопрос с Решетиловыми пока будем считать решенным, раз уж Ивонна любезно согласилась принять у себя мать и сына. Вы, Агния, поговорите с Еленой: она вам доверяет и, возможно, будет чувствовать себя более свободно и не сочтет ваши вопросы неправомерным вмешательством в ее личную жизнь. Павел, ты возьмешь на себя Лавровских. Лучше всего в лоб задать им вопрос об усыновлении и посмотреть на реакцию. Для Леонида задания пока нет.
– И слава богу! – пробормотал патологоанатом. – Может, тогда я пока займусь своей основной работой?
В тоне Кадреску сквозило явное недовольство тем, что его оторвали от любимого занятия – копания в трупах. В самом деле, в его присутствии на сегодняшнем совещании не было никакой реальной необходимости. Однако Лицкявичус не обратил на это недовольство ни малейшего внимания: он поразительным образом терял способность слышать то, чего слышать не хотел.
– Тебя, Никита, – продолжал он, пропустив мимо ушей реплику Кадреску, – я попрошу приглядеть за Решетиловыми. Мамаша поедет в Кировск за сыном, ты проводишь их, а потом встретишь на вокзале. Так как у Карпухина нет возможности обеспечить им охрану, то придется этим заняться нам самим. Будет очень нехорошо, если мальчика уволокут у нас прямо из-под носа уже после того, как Решетилова обратилась к нам за помощью!
