С усердием ковырявшийся в носу Виташа саркастически хмыкнул,
из чего его оголтелый приятель немедленно сделал вывод, что до скаута Виташе
расти и расти.
— И мы должны… — тем не менее продолжил он. И запнулся.
— Должны что?
— Ничего, — огрызнулся Пашка. — Бескрылый ты
человек!
Препираться Виташа не стал, а спустя несколько минут
смиренно попросил у Пашки драгоценный окуляр.
— А гараж-то не закрыт, — заметил он после двух
минут наблюдения.
— Какой гараж?
— Крайний. Ты разве не усек?
Пашка сплюнул от досады: лазейка во вражеское логово была
найдена — и найдена не им, а простаком Виташей. Но признать поражение кандидат
в разведчики не захотел.
— Еще как усек! Я просто тебя проверял.
— Интересно, какая там машина? — Виташа даже
дыхание затаил: полуразложившемуся ежу понятно, что трехмесячное мытье машин
оставило в его душе неизгладимый след.
— Да какая разница!..
— Спорим, что джипяра? «Гранд Чероки»?
Еще бы не «Гранд Чероки»! Именно на это немудреное имя
откликалась голубая Виташина мечта.
— Фигушки, — поддел любителя внедорожников
Пашка. — Никакой не «Гранд Чероки». «Фольк» занюханный, вот там что!
«Фольксвагены» Пашка терпеть не мог.
На пресловутой заправке его кидали трижды, и трижды
неплательщиками оказывались владельцы «Фольксвагенов». Последний, подмигнув
лоху Пашке габаритными огнями, умчался как раз в сторону кооператива «Селена».
— Аида проверим, — предложил Виташа.
И Пашка согласился. Глупо было не согласиться, когда щель в
гаражных воротах так и предлагала пролезть в нее. Она манила таинственной,
глухой чернотой, она набивалась в друзья, она обещала самое настоящее
приключение. К приключению вела дорожка, выложенная черными, не правильной формы,
плитами. Плит было ровно четырнадцать, не больше и не меньше; и на тринадцатой
Пашка дал себе слово, — если в гараже окажется ненавистный «фольк», все
его четыре ненавистные шины будут проткнуты.
…Но «фолька» в гараже не оказалось.
Не оказалось и джипа. Но зато…
Зато в нем оказалась яхта!
Самая настоящая яхта на самом настоящем стапеле! А стапель,
снабженный тремя парами крошечных колес, стоял на рельсах; очевидно, рельсы
вели прямо к воде.
Хорошо заметные здесь в молочной полутьме, они терялись
снаружи — в густом разнотравье. Именно поэтому ни Паша, ни Виташа их не
заметили — иначе мелкая склока из-за марки машины никогда бы не возникла.
Яхта откровенно скучала, да что там скучала — она сохла от
тоски! Все ее грациозное, легкое тело было устремлено вперед, острый нос
задрался вверх — в бессильной ярости. И только снасти чуть слышно и
умиротворенно вибрировали: они умели ждать, они верили, что рано или поздно
вернутся в родную стихию.
— Супер! — выдохнул впечатлительный Виташа, разом
позабыв о джипе «Гранд Чероки».
— Я понял. Это не гараж, это эллинг.
Здесь везде — не гаражи, а эллинги.
— Эллинг? Что еще за эллинг?
— Место, где хранятся яхты. По типу самолетного
ангара, — авторитетно пояснил Пашка. И Виташа посмотрел на него с плохо скрытым
уважением: с таким же уважением сам Пашка посмотрел бы на Би-Пи, восстань он из
могилы. — Может, того… Пощупаем?
— В смысле?..
— Залезем вовнутрь?
Виташа поежился и недоверчиво шмыгнул носом, но Пашка отнес
эти робкие, недостойные скаута телодвижения к разнице температур: несмотря на
изнемогающий от жары июльский день, в эллинге было достаточно прохладно.
— Ну, что?
— А если хозяин объявится?… — моментально дала о себе
знать Виташина укушенная задница.
— Хвост поджал, да? Ладно, ты как хочешь, а я пошел.
И Пашка решительно двинулся к яхте.
Удивляясь этой своей, неожиданно возникшей решительности. И
такому же неожиданно возникшему жгучему интересу. Несмотря на близость
Мартышкина к воде, его уроженец, Павел Кирста-Косырев, был абсолютно сухопутным
человеком. Стада катеров, лодок, шлюпок и прочих плавсредств, мирно пасущиеся в
Заливе, оставляли его равнодушным. Так же, как и залетные паруса залетных
регат. Но эта яхта…
Эта яхта притягивала его, как магнитом.
В ней было что-то — что-то, что заставило Пашкино сердце
учащенно забиться.
Осторожно ступая (с пятки на носок, с пятки на носок, как
учил великий Би-Пи), он приблизился к стапелю и перевел дыхание.
Яхта не обманула его ожиданий, нет, вблизи она оказалась еще
грациознее, но… Это была грациозность мертвого зверя. А прохлада, столь
желанная в июльскую жару, обернулась могильным холодом!
Чрево эллинга скрывало «летучего голландца», вот оно что!
Искусно вырезанный дракон на носу облупился, краска на
бортах пошла пузырями от сырости, и — в довершение ко всему — с яхты свешивался
кусок рваной прокопченной ткани. Назвать его парусом не поворачивался язык.
Воображение, расцветшее в спертом воздухе эллинга махровым
цветом, тотчас же дорисовало склизкую палубу, развороченные внутренности
приборов, гнилые трапики — и Пашке моментально расхотелось исследовать яхту.
Все было бы проще, не дыши ему в затылок чертов Виташа. Выказать слабость перед
сопливым, изнеженным, вечно ноющим трусишкой? Все, что угодно, только не это!
— Что это еще за ботва? — громко спросил подошедший
Виташа. И звуки его глупого, тугого, как барабан, голоса расставили все на свои
места: не боись, Павел Константинович, это лишь старое, заброшенное суденышко,
только и всего!
— Ты о чем? — сразу же приободрился Пашка.
— Да о названии! Понапридумывают же!
Вот ведь черт! Увлекшись собственными страхами, Пашка как-то
совсем выпустил из виду, что «летучий голландец» имеет имя. Да какое!
«Такарабунэ».
Все десять букв сверкали начищенной медью, они, казалось,
существовали отдельно от яхты. Все десять новехоньких ухоженных букв. Как будто
кто-то (уж не отсутствующий ли хозяин?) сначала придумал имя, а уж потом
присобачил к нему все остальное, включая киль, снасти и даже облупленного
дракона.
Имя — вот что было важно!
Странное, невиданное в окрестностях Мартышкина имя.
Оно сразу же понравилось Пашке — раскатистой серединой и
неопределенным ласковым окончанием. Оно могло означать что угодно, и в этом
«что угодно» была вся прелесть замысла. Во всяком случае — для никем не
признанного скаута-стажера Павла Кирста-Косырева.
Такарабунэ — птица? Такарабунэ — ветер? Такарабунэ — теплое
течение? Или наоборот — холодное?..
