Тихо шипеть и громко злиться. Что-что, а тихо шипеть и
громко злиться Светаня умела. Кроме того, она умела — с высокой степенью
точности — бросать в голову тяжелые предметы, ругаться на профессиональном
сленге актеров пекинской оперы и так закатывать глаза, что зрачки приходилось
выковыривать откуда-то из-под надбровных дуг. Все это было тяжким наследием
новосибирского театра «Красный факел», где Светаня одно время числилась в
примадоннах. В «Красном факеле» она получила!
«заслуженную» и готовилась стать «народной», когда в ее
жизни появился мелкий бес Маслобойщиков. Именно Маслобойщиков и перетащил ее в
полустоличный Питер, пообещав традиционные БДТ и Александринку, менее
традиционные МДТ и Комиссаржерку. И — до кучи — совсем уж нетрадиционный театр
«Мимигранты» («Мимикранты», как любил выражаться с похмелья скрытый антисемит
Гжесь Вихура).
Светаню не приняли даже в дышащую на ладан студию
«Масленица» при Доме культуры пищевиков. Эта театральная трущоба оказалась
последней в списке трехмесячных мытарств бывшей примадонны.
Дело осложнялось еще и тем, что из «Красного факела» Светаня
ушла со скандалом, под корень подкосив репертуар. Главреж предал ее анафеме,
любовница главрежа (тут же ставшая примой) поставила свечку за ее здравие. И
плотно захлопнула дверь в Новосибирск. Так же плотно захлопнулась дверца
питерской мышеловки. А спросить было не с кого, поскольку подлец Маслобойщиков
юркнул в запой и выходить из него не собирался ни при каких условиях.
И тогда Светаня решилась на месть. Месть изощренную, месть
кафкианскую, месть, достойную женщины и актрисы.
Она женила на себе Маслобойщикова.
Падший ангел от режиссуры расписался со Светаней, не приходя
в сознание; так же не приходя в сознание, он оформил на ее имя свою квартиру на
Английском проспекте. Теперь у Светани появилась собственная театральная
площадка, где она разыгрывала драмы и трагедии, не гнушаясь, впрочем, и
фарсами. Единственным зрителем этого карманного театра был Маслобойщиков. По
большей части он спал на галерке, просыпаясь лишь тогда, когда очередная
тарелка попадала ему в голову.
Именно после одного из таких попаданий к Маслобойщикову и
пришла светлая мысль о школьной антрепризе. Домашняя пилорама закрылась, и
начались трудовые будни нигде не зарегистрированного театра «Глобус». Гавриил
Леонтьевич отдал жене все ведущие роли во всех спектаклях, включая культовую
Бабу-ягу. Он умел быть великодушным.
— …Как ты думаешь, что лучше? — спросила Светаня у
Лены, отрешенно глядя на цитадель систо-палкинского продмага. — Отравить
моего забулдыгу или подтолкнуть к окошку? Все-таки седьмой этаж…
— Ты с ума сошла, — сказала Лена Светане,
отрешенно глядя на цитадель систопалкинского продмага. — Это же подсудное
дело!
— А мне вот еще что знающие люди присоветовали…
Заманиваешь в ванную, при помощи бутылки, разумеется. Дожидаешься, пока
нажрется и задремлет. А потом — р-раз, и дергаешь его за пятки. На себя. Только
резко. Голова погружается, легкие за несколько секунд набирают максимальный
объем воды — и все. И нет забулдыги. А с тебя все взятки гладки. Напился и
утонул в ванне. Никакая экспертиза не подкопается. Может, попробовать?
— Зачем же грех на душу брать, Светаня? Ведь живой
человек.
— Живой, — согласилась Светаня. — А я —
мертвая… Давно мертвая. Ну, а кто он?
— В каком смысле — «кто он»?
— У тебя ведь кто-то появился. Я же вижу. — Для
мертвой Светаня оказалась чересчур проницательной.
— С чего ты взяла?
— Ага, покраснела! — тотчас же уличила Лену
Светаня. — Меня не проведешь, я старая театральная профурсетка. Уже
переспали?
— Светаня!!!
— Значит, не переспали пока еще. Значит, все достаточно
серьезно.
— Да с чего ты взяла-то?
— Вижу. Ты другая. Ты только посмотри на себя! У тебя
глаза какого цвета были?
— Почему же были? — обиделась Лена. — Они и
сейчас есть. Светло-карие.
— Вот! Ты в зеркало когда последний раз заглядывала?..
Это раньше у тебя были светло-карие с рыжиной, а теперь — зеленые.
Лена недоверчиво улыбнулась. И повернула к себе зеркальце
заднего вида. Черт… черт возьми, глаза и вправду оказались зелеными! И не
просто зелеными, а ярко-зелеными и такими прозрачными, что на дне их хорошо
просматривался силуэт Романа Валевского.
— Удивительно, но ты права, — Лена все еще не
могла оторваться от зеркальца.
— Когда женщина ни с того ни с сего меняет глаза
характерной героини на глаза лирической, это значит, что она втрескалась по
самые помидоры, уж извини за банальность. Бедняжка. А зеленый тебе идет.
— Что же делать?
Что делать с собой, что делать с визит-; кой, что делать с
двумя телефонами на визитке, что делать с женщиной, которая разговаривала с Леной
по сотовому Романа Валевского?.. Ничего.
— А ничего не делай, — у битой жизнью Светани на
все имелся ответ. — Мужу скажешь, что решила поэкспериментировать с
контактными линзами. Как его зовут?
— Мужа? Ты что, Светаня!
— Да нет, этого твоего.
— Роман, — Лена впервые произнесла это имя вслух и
поразилась тому, каким нежным оно оказалось. Нежным и мужественным
одновременно. И как естественно оно слетело с ее губ: как птица с ветки. —
Роман.
— Н-да… Все мои знакомые Романы были редкостными
ублюдками. Но, может, тебе повезет больше. Чем он занимается?
Он мог заниматься чем угодно, но лучше всего у Него
получалось влюблять в себя темно-рыжих продавщиц.
— Я не знаю, чем он занимается.
— Ну, ты даешь, мать! Такими вещами нужно
интересоваться в первую очередь.
Мало тебе одного проходимца? А вот, кстати, он и показался.
И мой забулдыга вместе с ним.
В дверях продмага действительно замаячили Гжесь и
Маслобойщиков. Гжесь с трудом удерживал мэтра, норовившего встать на
четвереньки. При виде мужа Светаня оперативно вырвала из дверцы машины полную
окурков пепельницу и, не прицеливаясь, швырнула ее в сторону Маслобойщикова.
Пепельница достигла головы Гавриила Леонтьевича за долю секунды, рикошетом
задела Гжеся и упала на продмаговское крыльцо.
— О, дщерь, вселились, видно, бесы в твою и без того
нетвердую главу! — продекламировал Маслобойщиков, простирая руки к жене.
Светаня тотчас же разразилась потоком китайского оперного
мата и даже сделала несколько характерных и весьма изысканных жестов рукой.
Остаток пути и торжественный въезд в Питер прошли без
приключений, если не считать того, что Маслобойщиков сначала наотрез отказался
покидать машину, а потом — подниматься к себе на лифте. В конце концов Лена и
Гжесь волоком втащили его на родной седьмой этаж. Это оказалось делом нелегким
и заняло больше часа: на каждой из семи лестничных клеток Гавриил Леонтьевич
вырывался из рук, пытался развести по мизансценам не вовремя высунувшихся из
квартир жильцов, а Лену с Гжесем принимал соответственно за Алису Фрейндлих в
роли Уриэля Акосты и за Николая Караченцова в роли графа Резанова.
