И подходили они скорее к комнате общежития чулочно-носочной
фабрики, чем к жилищу преуспевающего балетмейстера.
В платяном шкафу балетмейстера висели смокинг, кашемировое
черное пальто и черный, отлично сшитый костюм. Судя по материалу — очень и
очень недешевый. Весь остальной гардероб тоже был удручающе дорогим и удручающе
однообразным: пятнадцать одинаковых кожаных жилеток, родных сестер жилетки, в
которую был облачен покойный. Пятнадцать пар черных джинсов; пятнадцать пар
туфель — точно таких же, какие красовались на Роме-балеруне.
Черных футболок тоже оказалось немерено, в отличие от
рубашек, которых не было вовсе. А если нет рубашек, то зачем тогда смокинг,
скажите на милость?.. Подбор одежды наталкивал на простую мысль: педантизм
Романа Валевского и его рабская привязанность к определенному стилю граничат с
идиотизмом. Или с определенной фобией, прояснить которую вряд ли удастся.
Конечно, попытаться можно, тем более что в рукаве у Бычьего Сердца имелся
джокер с колокольчиком — Лу, распротак его, Мартин.
Бычье Сердце так озадачился проблемами туалета Романа
Валевского, что не заметил старикашку, вот уже добрых пятнадцать минут
отиравшегося поблизости.
Старикашка был одним из понятых, приглашенных в квартиру. И
раздражал Бычье Сердце не меньше апартаментов Ромы-балеруна хотя бы потому, что
был тем, кем был, — слабосильным старикашкой, а не грешницей детородного
возраста.
— Вы ко мне? — отрывисто бросил Бычье Сердце.
— Вы старший? — Старикашка взглянул на майора с
достоинством Людовика Шестнадцатого, взошедшего на гильотину.
— Ну, я. Майор Сивере.
— У меня глаз наметан, — старикашка удовлетворенно
хихикнул. — А по батюшке вас как?
— Антон Александрович.
— А я — Пупышев Иван Трофимович.
Сам в прошлом имел отношение.., к органам. Вышел в отставку
в чине капитана.
— У вас ко мне дело, Иван Трофимович? —
Перспектива выслушивать бредни отставника вовсе не грела Бычье Сердце.
— Имею сообщить следствию. Важную информацию, —
раздельно произнес Пупышев.
— Сообщайте.
— Только для начала один, вопросик.
Если вы уж здесь… Что с хозяином? Порешили?
Проницательность старого шелудивого пса была достойна куска
сахара, но с сахаром Бычье Сердце решил повременить.
— А вы знакомы с ним?
— Лично знаком не был, он тут недавно появился, года
два назад. А я в этом доме, почитай, с пятьдесят третьего года. В двадцать
четвертой квартире проживаю, этажом ниже. А здесь коммуналка была, пять семей,
он их и расселил…
— Ближе к делу, Иван Трофимович.
— А ты не торопи меня, сынок. Что нужно сказать, я
скажу. В свое время. Стало быть, порешили хозяина? Если бы не порешили, он бы
сейчас здесь присутствовал, правильно я понимаю? Все-таки обыск с понятыми —
дело серьезное. Сам в органах работал.
— Ну, допустим, — сломался Бычье Сердце. — И
что?
— Он здесь с конца недели носа не кажет, а так я его
часто видел. И машина у него всегда под цирком стоит. Большая такая,
черная. — Пупышев раздул щеки, усеянные склеротическими прожилками. —
А0280А. Правильно?
— Правильно. — Бычье Сердце был не сколько удивлен
цепкой памятью старика. — Вы наблюдательный человек.
— В маразм еще не впал, хотя некоторые намекают. И в
богадельню меня впихнуть не удастся, хотя некоторые очень стараются. Они
стараются, а я им — вот! — Пупышев потряс перед носом Бычьего Сердца
высохшим маломощным кукишем.
Бычье Сердце отвел кукиш от лица и попытался вернуть
старикашку к магистральной теме.
— Значит, хозяина квартиры вы не видели с прошлой
недели?
— Ни хозяина, ни машины, — подтвердил
старик. — Зато в понедельник, утречком, из его квартиры выходили.
Это был неожиданный поворот, и Бычье Сердце мысленно
благословил милицейского архангела, принесшего такую благую весть.
— Кто выходил?
— В пять двадцать я вывожу свою собаку. — Пупышев
не торопился выкладывать карты на стол. — Каждый день — в пять двадцать,
как бы некоторые по этому поводу ни изгалялись. Собака моя им, видите ли, спать
мешает, когтями по коридору цокает.
А я ему когти лично постригаю! Лично!..
— Иван Трофимович!
— Лифт у нас останавливается на площадке между этажами,
как вы заметили. Но я не спускаюсь вниз, я наверх поднимаюсь, совершаю моцион.
Опять же для сердца полезно. Ровно одиннадцать ступенек, можете сами посчитать.
Я и в то утро поднялся. На площадку между нашим этажом и вот этим. Вызвал лифт,
стою, жду. И что бы выдумали… — Старик надолго замолк.
— Что? — выдохнул Бычье Сердце.
— Может, поговорите с соседями? Они смерти моей хотят,
пакости подстраивают…
Третьего дня дымовую шашку под дверь бросили. Почтовый ящик
подожгли, пакет перловки украли… Я уж и к участковому обращался, а у него одно:
такие дела не рассматриваем, решайте сами, по-соседски…
Поговорите?
— Поговорю. Так что с лифтом?
Старикашка выдержал мхатовскую паузу.
— Ну, так вот. Стою у лифта и вижу, что из этой
квартиры выскакивает девчонка. И несется по лестнице сломя голову.
В лифт она не зашла…
— Девчонка каких примерно лет?
— Каких еще лет? Может, ваших. Молодая и молодая. Для
меня все, кто после целины в рост пошел, — молодые.
— Значит, говорите, что видели ее в понедельник рано
утром?
— Да.
— Вы точно запомнили?
— У меня с памятью все в порядке, хотя некоторые и
намекают, — обиделся старик. — Мол, свет я за собой в туалете забываю
погасить…
Показания старого пня могли оказать следствию неоценимую
услугу. Ведь в понедельник утром Роман Валевский был уже мертв. И не исключено,
что женщина, побывавшая в квартире, знала об этом. Более того, не исключено,
что она и пришла туда именно потому, что Ромы-балеруна не было в живых. И Бычье
Сердце дорого бы дал, чтобы женщиной оказалась Лика Куницына.
— Опознать ее смогли бы?
— А чего ее опознавать? Стриженая, в штанах с лямками,
они сейчас все на одно лицо.
— И никаких особых примет?
— Носок торчал из кармана, это было.
Белый носок. А сама рыжая. Я еще подумал, что за мода такая
— носки в карманы запихивать…
Белый носок! Уж не родной ли братец носка «адидас»,
найденного в прихожей?
Носок в кармане неизвестной посетительницы несколько
озадачил Бычье Сердце.
