— Сейчас ты мне покажешь логово этого своего Печенкина.
— Зачем?
— Нужно, — отрезала Лена. — Хочу с ним
потолковать.
— Но…
Теперь Пашкины зрачки без всякого видимого усилия отделились
от глаз и так же без видимого усилия зависли над Леной.
Пашка боялся. По-детски, безоглядно боялся. Впрочем, он и
был ребенком, вот черт, одиннадцатилетним мальчишкой, которому по возрасту
положены всяческие мальчишеские страхи. И демон-надомник Василий Печенкин — не
самый последний из них. Во всяком случае, легко объяснимый.
Лена протянула руку и легонько погладила сразу же
присмиревшего Пашку по щеке.
— Не бойся, — сказала она. — , Не бойся. Все
будет хорошо.
Ее слова произвели странное впечатление на мальчишку: слезы,
готовые брызнуть из глаз, брызнули. Но это были слезы негодования и
ослепительной ярости.
— Я боюсь?! — взвился Пашка. — Я боюсь?! Да
ничегошеньки я не боюсь. Вот еще!.. Поехали…
…Через двадцать минут они уже катили по улице Дюма: именно
здесь, если верить Пашке, и проживал опереточный злодей Печенкин.
Легкомысленно-французистое название улицы так и не смогло отвлечь Лену от
довольно неприятных переживаний. Во-первых, сам Печенкин: до сих пор непонятно,
как строить разговор с проклятым забулдыгой. И какими клещами вытаскивать у
тщедушного барыги краденые вещи. Во-вторых — Пашка. Даже пропивший последние
мозги алконавт Печенкин легко свяжет ее появление с мальчишкой, и Пашке может
не поздоровиться… С другой стороны, она сама вступила в близкий контакт с
пьянчугой в забегаловке «Лето», она сразу же признала одеколон и вела себя
вполне адекватно, не прибегая к свидетельствам мальчика. А узнать адрес
Печенкина она легко могла бы и в забегаловке. Построение довольно хлипкое, но
ничего другого Лене на ум не пришло. А что касается предстоящей беседы, то
здесь придется положиться на наитие. И импровизировать на ходу, ведь не зря же
она столько времени проболталась в дурацкой «школьной антрепризе»!..
Успокоив себя подобными выкладками, Лена оставила Пашку в
машине и, чтобы хоть как-то успокоить его, всучила собственный рюкзак:
присмотри, мол, Павел.
Расчет оказался верным — Пашка моментально обхватил кожаную
драгоценность обеими руками, коротко сопнул и затих.
А Лена направилась к печенкинскому дому.
Первое, что она увидела, без всякого почтения распахнув
слегка покосившуюся, но все еще крепкую калитку, оказалось кряжистой старой
яблоней. А второе — сам Печенкин, на яблоне восседавший. Глаза Печенкина были
прикрыты, и он довольно громко мурлыкал себе под нос что-то похожее на
«пора-по-барам, пора-по-барам…».
Зрелище было столь феерическим, чтобы не сказать —
сюрреалистическим, что Лена на секунду лишилась дара речи.
— Эй! — негромко позвала она спустя эту самую
контрольную секунду. — Эй!..
Никакого ответа.
После этого ей ничего не оставалось, как подойти к яблоне
вплотную и, ухватившись за ствол, потрясти его. Произведенные Леной действия
имели неожиданный эффект: «пора-по-барам…» неожиданно прервалось, и после
непродолжительного затишья вдруг раздался трубный глас:
— Да пошла ты, сука! Ты еще мне будешь указывать!!!
Мне, герою-чернобыльцу! Ты где была, когда я там геройствовал, я у тебя
спрашиваю?! Где?!
— Послушайте, — Лена наконец-то отлепилась от ствола
и задрала голову вверх. — Послушайте, мне нужно с вами поговорить…
— Да о чем мне с тобой говорить?! — продолжал
кликушествовать Печенкин. — Уж наговорились за столько-то лет! С души
воротит!.. Ты мне, мать твою, не указ…
— Послушайте…
Ее последующее жалкое лепетанье потонуло в лавине
сомнительного качества ругательств, куцей матерщины и трусливых угроз. Судя по
неослабевающему накалу страстей, глотка у Василия Печенкина была луженая, так
что показательные выступления имели шанс затянуться надолго. И тогда Лена
решила действовать. Как раз в духе незабвенного мэтра Гавриила Леонтьевича
Маслобойщикова. Его первая заповедь гласила: ошеломи зрителя. За ней следовала
вторая: сбей зрителя с ног. Картину же театрального мира венчала третья: добей
лежачего.
Покрутив головой в поисках реквизита, Лена тотчас же
наткнулась на яблоки, засевшие в плотной листве — как раз на расстоянии
вытянутой руки. Яблоки были качественными: тугими, уже налитыми и весьма
внушительных размеров. Пожалуй, они способны ошеломить. И даже сбить с ног.
Если уж не самого Печенкина, то, во всяком случае, его худую
бесплотную задницу.
Сорвав пару штук, Лена безошибочно выхватила из листвы
искомое, тщательно прицелилась и пульнула плодом вверх. Потом наступила очередь
второго малокалиберного снаряда. Печенкин громко ойкнул, потом взвыл и затих,
из чего Лена сделала вывод, что снаряды легли точно в цель.
Теперь можно было выходить из укрытия и разговаривать с
Печенкиным напрямую. Если получится.
Что Лена и сделала. И тотчас же наткнулась на мутный взгляд
алконавта.
— Узнаете? — медленно растягивая буквы, спросила
она.
— Ты что ж это, прошмандейка, делаешь, а? —
нараспев произнес Печенкин. — Ты что ж это делаешь, кошка драная?
— Узнаете?
По сморщившемуся лицу Печенкина пробежала судорога: ну,
конечно же, он сразу узнал ангела мщения из рыгаловки «Лето», гнусную рыжую
гейшу, ни за хрен собачий отнявшую у него «Сто прекрасных видов Эдо».
— Да я тебя в тюрягу упеку за нарушение
неприкосновенности жилища и на жизнь мою покушение! — проявил недюжинные
познания в Уголовном кодексе Печенкин. — Кошка драная, а!!!
— Я сама вас упеку. — Сохранять достоинство, глядя
на алконавта снизу вверх, было весьма проблематично.
— Это еще почему? — сразу же поджал хвост
Печенкин.
— Потому, — припечатала Лена. — Сами знаете
почему… Верните все, что забрали…
— Где забрал?
— Сами знаете где…
— Ничего я не забирал…
— Забирали! А если будете отпираться…
— То?..
— Через двадцать минут я вернусь сюда с милицией. И еще
неизвестно, чем для вас закончатся ваши шалости… Думаю, пятнадцатью сутками не
обойдется…
Печенкин не отвечал.
Он не отвечал так долго, что Лена начала беспокоиться — уж
не заснул ли он.
Но Печенкин не заснул. Совсем напротив: там, на верхотуре
яблони, шла жестокая внутренняя борьба. Ее результатом явился скромный узелок,
упавший прямо к Лениным ногам.
— Чтоб ты сдохла! — напутствовал грехопадение
узелка Печенкин. — Чтоб ты сдохла! Вот ведь навязалась на мою голову,
тварюга!!! Глаза б мои тебя не видели!
