Теперь.
Гурий даже поймал себя на гаденьком люмпенском злорадстве по
поводу безвременной кончины баловня судьбы. Поймал — и тут же устыдился этого.
Тем более что личность Валевского самым неожиданным образом прояснилась.
— Ты знаешь, что это за тип? — сказал Гурию Бычье
Сердце. — Фигура довольно известная в определенных кругах. Он… Как бы это
помягче выразиться… Танцор, одним словом. Балерун.
— Вы уже и это выяснили? — почтительно прошептал
Гурий. — Оперативно работаете.
— Оперативно работаем не мы. Оперативно работает
он. — Бычье Сердце мотнул тяжелой медвежьей башкой в сторону следователя
Дейнеки. — Он у нас.., как бы это помягче выразиться.., балетоман. Всю
зарплату в Мариинку сносит, чудила! И в прочие притоны песни и пляски. Такая
вот страсть у человека.
Именно Дейнека поведал Антохе (а Антоха поведал Гурию), что
Роман Валевский является ведущим солистом труппы современного балета «Лиллаби».
И хореографом по совместительству. «Лиллаби» был известен в родных палестинах
гораздо меньше, чем на просвещенном Западе. И с Запада не вылезал. Последний
год труппа провела в гастрольной поездке по Средиземноморью, Франции и странам
Бенилюкса. После этого была Америка, и по возвращении из нее Роман Валевский и
его коллеги по «Лиллаби» затеяли амбициозный проект «Русский Бродвей». Проект
был поддержан американским консульством («гнездом шпионов», как выразился Бычье
Сердце), фондом Сороса («Сорососа», как выразился Бычье Сердце), еще
несколькими фондами поменьше («цэрэушными подгузниками», как выразился Бычье
Сердце) и несколькими высокопоставленными чиновниками из администрации города
(«…….», как выразился Бычье Сердце). Будучи еще в зародыше, «Русский Бродвей»
отхватил уютный особнячок на Петроградке. А первым пробным камнем «Бродвея»
должна была стать постановка грандиозного шоу «Вверх по лестнице, ведущей
вниз». «Коллективное дрыганье ногами по книжке какой-то американской профуры»,
как выразился Бычье Сердце. «Видно, богатые мы очень, если платим американским
профурам за авторские права!»
— Вообще-то, книжка очень хорошая, — робко
возразил Гурий. — Хотя и старая.
— Какая же хорошая? Она же американская!
Крыть было нечем, и Гурий притих. Бычье Сердце еще некоторое
время поливал грязью америкашек, раковой опухолью расползшихся по планете, а
потом переключился на космополита Валевского.
— Не люблю я такие дела, — процедил Антоха. —
Худосочные. Интеллигентские.
Рома-балерун нам боком выйдет, чует мое сердце.
У Бычьего Сердца был такой удрученный вид, что Гурий
попытался поддержать приятеля.
— Может быть, это ограбление? — неуверенно начал
он. — Машины нет, денег нет… Польстились на джип и укокошили беднягу.
— А яхта при чем? Зачем его нужно было в яхту сажать?
Зачем его вообще нужно было тащить к Заливу? И потом, видел, как ему тыкву
прострелили? Чисто, аккуратно, любо-дорого посмотреть. Профессиональная работа.
И улик с гулькин нос. Грабители так за собой не подчищают.
— Чья яхта — установили?
— По документам эта часть дома принадлежит некоей
Калиствинии Антоновне Антропшиной. Больше пока ничего не известно. Сейчас
пытаемся с ней связаться…
Закончить Бычье Сердце не успел — его окликнул кто-то из
оперативников. Проводив взглядом приятеля, Гурий еще некоторое время потоптался
на месте, а потом направился к сторожке, в которой следователь тщетно пытался
привести в чувство пьяного охранника «Селены» и его такую же невменяемую
подружку.
Обоих Печенкиных и юнца-мартыгу отправили восвояси: после
снятия отпечатков и показаний делать им на территории лодочного кооператива
было нечего.
Да и рабочий день самого Ягодникова давно закончился. Если
бы не труп, Гурий сидел бы сейчас в Пениках и достраивал четырнадцатую яхту.
Ставить паруса — самое приятное, самое сладкое, самое трепетное!..
Четырнадцатая модель была любимым детищем участкового: во
время ее закладки ему пришла в голову сумасшедшая мысль — подарить Эдиту-яхту
Эдите-певице. Торжественный акт передачи был приурочен к ближайшему концерту
дивы в БКЗ «Октябрьский». До концерта оставалось ровно двое суток, и нужно было
поспешить, чтобы уложиться в сроки.
…Бычье Сердце закончил осмотр места происшествия только
через час, клятвенно заверил Гурия, что пивка они выпьют в самое ближайшее
время, и укатил в Питер вместе с трупом и всей бригадой. А Гурий отправился к
себе в отделение, сдавать табельное оружие.
В отделении его и настигло еще одно сногсшибательное
известие: на бесхитростном и далеком от криминала перегоне Ораниенбаум —
Мартышкино обнаружено тело девушки.
* * *
…Полнолуние ознаменовалось воем собак. Собак было две —
дворняга побольше и одичавший шпиц поменьше. Обе шавки, приписанные к проходной
завода «Рассвет», имели неоспоримое преимущество перед всем остальным животным
миром — они существовали всегда. Как птица Сирии и птица Алконост, как Сцилла и
Харибда, как пирамида и сфинкс, как тяни-толкай, как Христос и Иуда, как
двуликий Янус.
Так, во всяком случае, думала Лена.
Она жила в этом доме на Васильевском восемь лет — и все
восемь лет шпиц и дворняга мозолили ей глаза. Дом под номером 99 был последним
на Четырнадцатой линии и стоял особняком. То есть не совсем особняком. От
остальных, густо прилепившихся друг к другу домов его отделяла всего лишь
неширокая Камская улица. По другую сторону протекала когда-то живописная, а
теперь загаженная до безобразия речушка Смоленка. Муж Лены, Гжесь, именовал дом
«предбанником господа бога».
В этом была известная доля истины: окна их квартиры на
шестом этаже выходили сразу на три кладбища — православное, армянское и
лютеранское.
Самое время подумать о душе.
Но о душе Лена и Гжесь не думали. Они думали о том, как бы
поскорее развестись.
В состоянии вялотекущего разрыва отношений они находились
последние три года, и конца-краю этому процессу видно не было.
Лена и Гжесь вели затяжную позиционную войну.
Иногда война сменялась кратковременным перемирием и даже
братанием: Гжесь, как и всякий здоровый тридцатилетний мужик, имел известного
рода потребности, и когда дежурной шлюхи для их удовлетворения не оказывалось,
в ход шла Лена. Лена в сто тридцать третий китайский раз давала себе слово не
поддаваться на провокации — и с завидным постоянством нарушала его. Все дело
было в подлом и дурном характере Гжеся — он всегда получал свое.
Во всяком случае, от Лены. Проще было завалиться с ним в
койку, чем слушать звон бьющейся посуды и треск разрываемых на корпию
занавесей. В какой-то момент Лена заменила весь имеющийся в доме фарфор и фаянс
на одноразовые пластиковые тарелки и вилки. И к чертовой матери сняла все
портьеры и прилагающийся к портьерам тюль. Что-то ты теперь будешь делать,
дружочек Гжесь?
