Алан снова подошел к окну и посмотрел на пустынную дорогу.
— М-да, ей здесь довольно одиноко — особенно после смерти постоянной соседки. Надеюсь, Полу удастся сдать домик приличным людям на длительный срок.
К десяти утра солнце сияло, и воспоминания о неприятном происшествии несколько сгладились. Даже Уинн немного успокоилась и как будто смирилась.
— Лето кончается. Я, так или иначе, скоро перекопала бы эту клумбу. — Уинн шагала впереди. — Джанин Катто живет в Конюшенном ряду. Сейчас она, скорее всего, дома; вряд ли после смерти Оливии она нашла себе другое постоянное место. В здешних краях у матерей-одиночек не так-то много возможностей найти работу. Где-то пару часов в день она у кого-нибудь убирает… Не сомневаюсь, Джанин с радостью пошла бы на такую работу, какая у нее была в «Грачах». Кстати, я и сама хотела попросить ее два дня в неделю убирать у меня в доме.
Послышалось цоканье копыт, и навстречу им из-за угла показалась девочка верхом на пони. И пони, и всадница оказались очень нарядными. Попона отливала начищенной медью; густые хвост и грива по цвету и по фактуре напоминали карамельную сладкую вату. Девочке с еще по-детски пухлощеким личиком на вид было лет двенадцать-тринадцать. Ей очень шел ее костюм: бархатная шляпка, завязанная лентой под подбородком, застегнутый доверху зеленый стеганый жилет и бриджи для верховой езды.
— Эй, Джули, привет! — окликнула всадницу Уинн.
Девочка подняла руку в знак приветствия:
— Доброе утро, миссис Картер!
— Дочка Макса, — объяснила Уинн, когда всадница скрылась из вида. — Славная девочка, еще не испорченная взрослением, если вы понимаете, что я имею в виду.
— Это ей Оливия оставила две тысячи фунтов? — вспомнила Мередит.
— Да-да! И ведь ее папаша не из бедных. Когда в деревне узнали о завещании Оливии, многие сказали: «Деньги к деньгам!» — Уинн задумалась над собственными словами. — А знаете, странно, но деньги на самом деле очень часто притягивают деньги! Взять хоть Джанин Катто. Она одна растит двоих мальчишек, и ей две тысячи очень бы пригодились. Но Джанин Оливия оставила всего пару сотен, хотя та несколько лет добросовестно работала на нее, выполняла даже такие поручения, которые не входили в круг ее обязанностей. Конечно, Оливия вправе была распорядиться как хотела — ведь деньги-то были ее.
Они добрались до паба на углу — низкого, приземистого и как будто разросшегося в разные стороны. Над входом красовалась нарисованная вручную вывеска. С одной стороны вывески был изображен несчастный Карл Первый, стоящий на коленях перед плахой. Над ним нависла фигура в маске с занесенным топором, который фигура держала обеими руками. На обратной стороне вывески палач поднимал отсеченную голову короля.
— Как мило! — сухо заметил Алан.
Повернув за угол, они очутились в Конюшенном ряду. Судя по названию улочки, когда-то рядом с деревенским пабом размещались платные конюшни, а может, здесь находился настоящий постоялый двор. Позже улочку застроили рядом маленьких стандартных домиков. Правда, на первом этаже одного из них они увидели своеобразный магазинчик.
Весьма, весьма любопытно, подумала Мередит, останавливаясь перед замызганной витриной. Судя по всему, торговали здесь отнюдь не товарами первой необходимости — и даже не второй и не третьей, если уж на то пошло. Плотные коричневые пакеты пролежали на одном месте, наверное, несколько лет; дешевую керамику покрывал толстый слой пыли. Над некрасивыми сувенирами покачивались полоски липкой ленты от мух. Среди тарелок и чашек безмятежно и сладко спал черно-белый кот. Может, он тоже продается? Мередит нисколько не удивилась бы, увидев на шее у зверя посеревший от времени и грязи ценник. Она задрала голову. Над витриной висела выцветшая вывеска:
Все, что душе угодно.
Владелец С. Уоррен.
Ей показалось, что в магазинчике никого нет. Странная витрина заинтриговала ее. Вот так же иногда ходишь на благотворительной распродаже подержанных вещей. Умом понимаешь, что здесь только хлам. Но воображение подсказывает: а вдруг… вдруг здесь отыщется неожиданное сокровище, зарытое среди многочисленных фарфоровых слоников? Мередит с трудом подавила желание зайти. Уинн уже двинулась дальше, и Алан манил ее к себе. Ничего, осмотреть «Все, что душе угодно» можно и в другой день.
Уинн, а за ней и Алан с Мередит остановились перед одним из домов в ряду. Однако не успела Уинн позвонить, как дверь распахнулась настежь, и на крыльцо выскочили два маленьких мальчика, как будто ими выстрелили из пушки. И внешностью, и одеждой они сверхъестественно походили друг на друга и отличались лишь размерами. Изнутри квартиры послышался пронзительный крик, эхом прокатившийся по тихой улочке:
— Брюс! Рикки! А ну, вернитесь!
Брюс и Рикки замерли на месте по обе стороны от Уинн и, подняв голову, вытаращили на нее глаза. Братья были коротко стрижены, у обоих в одном ухе болталась серьга. Оба были одеты в застиранные черные рубашки с изображением страшноватых зубастых роботов, джинсы и грязные кроссовки. Братьев Катто трудно было назвать детьми. Скорее уж к ним подходило выражение «маленький мужчина»; принятое когда-то при обращении к мальчикам их возраста. Пожалуй, кроме возраста, в них не сохранилось ничего детского. Их тощие личики отличались выражением, свойственным взрослым или маленьким старичкам, которые много повидали на своем веку и никому и ничему не верят.
— Доброе утро, ребята! — натужно весело поздоровалась Уинн.
— Мам! — оглушительно завопил Брюс — тот, что постарше. — К тебе миссис Картер пришла!
Его крик, без сомнения, дошел до сведения всех обитателей Конюшенного ряда.
— Конфеты принесли? — осведомился младший братец.
Для такого маленького существа голос у него оказался на удивление хриплым. Мередит решила, что ему лет семь, а Брюсу — восемь или девять.
— Извини, сегодня у меня ничего нет, — сказала Уинн.
— Чё, совсем ничего?
На лице и в голосе мальчишки отразилась крайняя степень презрения.
— Да ладно, пошли! — приказал старший, и оба побежали по переулку.
— Представляете, что с ними будет? — спросила Уинн, понизив голос, но вполне добродушно. — Я отчетливо вижу их в суде по делам несовершеннолетних через несколько лет…
Ответа ей и не требовалось. Из дома вышла мать двух будущих малолетних преступников.
Когда Уинн впервые упомянула домработницу Оливии, Мередит мысленно представила себе женщину средних лет, полную, в переднике. Услышав, что Джанин Катто — мать-одиночка, она пересмотрела картинку и представила ее себе женщиной помоложе и посовременнее. И все же оказалось, что ее представления недостаточно современны.
Женщине, вышедшей на крыльцо, было лет двадцать восемь. Она была одета в черную футболку и легинсы в обтяжку. Видимо, в их семье любимым цветом был черный. На ногах Джанин красовались совершенно не сочетавшиеся с остальным нарядом дорогие красные тапочки, подбитые овчиной. Отдельные пряди коротко стриженных, почти как у сыновей, волос выкрашены в малиновый и золотисто-рыжий цвета, как будто Джанин прикидывала, в какой цвет ей покрасить голову, да так и не остановилась на определенном оттенке. В мочке одного уха болтался серебряный череп. Мочка второго уха была утыкана разномастными металлическими гвоздями. В общем, Джанин Катто производила сильное впечатление. Она как будто все время сдерживалась, копила энергию, которая в любой миг могла прорваться наружу с самыми неожиданными последствиями.
