Вера походила по залу, искоса поглядывая на художника. Но ее взгляд привлекали картины Веласкеса. Она подумала, что настоящий гений знает о тебе много, а вот Веласкес — больше, чем ты сам. Дьявольски больше. Его полотна погружали в себя, как в бездну, как в магию, — своей безоценочностью. Отстраненностью самого художника. Живопись исчезала еще и благодаря гениальному мастерству кисти: никаких мазков не видно, никакой нарочитости и условности, зато нет и мертвечины фотографий. Ну действительно, магия, которая достигается лишь запредельностью знания.
— Я вижу, вам нравится Диего, — раздался над ухом голос. Вера оглянулась и увидела подошедшего художника-копииста. Он называл своего великого коллегу запросто, как соседа по этажу. — Да, есть на что посмотреть. Но все же «Портрет инфанты Маргариты» — это центр экспозиции.
Вера посмотрела на инфанту, потом перевела взгляд на художника. Небольшого роста, усики и бородка острым клинышком, выпуклые щечки, выцветшие глаза. Одежда как у служащего. А вот это уже странно: костюм строгого кроя, белая рубашка и галстук. Хм. Нетипичный какой-то художник. Сколько их видела Лученко, все они одевались крайне небрежно либо кричаще пестро. Она назвала его про себя «атипичный художник», созвучно атипичной пневмонии.
— Согласна с вами, уважаемый, — сказала Вера любезно. — Портрет девочки-принцессы просто шедевр. Давно пишете копию?
— Смотря что подразумевать под словом «давно», — склонил голову набок атипичный художник. Острая бородка дрогнула. — Кому и года не хватит, чтобы перенести на холст копию бессмертного творения. Я приобщаюсь здесь уже несколько месяцев.
Витиевато говорящий копиист подошел к своему мольберту, Лученко прошла за ним.
— Копия ваша хороша, — искренне сказала она.
— Благодарю! — чуть поклонился художник, но глаза его почему-то стыдливо дернулись вбок. Странно!.. Что-то тебя смущает, атипичный ты мой. Нужно подыграть, чтобы узнать хоть что-нибудь.
— Да, — задумчиво протянула Вера. — Если постоять подольше у холста, то заметишь, как девочка-принцесса волнуется… — Она вспомнила услышанную только что экскурсию. — Хотя и не слишком, ведь если над картиной работает ее Диего, можно не сомневаться, что она понравится принцу Леопольду. Дочь испанского короля была любимой моделью Диего Веласкеса. Он писал ее много раз. Так?
— Истинно так! — восхитился атипичный художник, положив кисти и палитру и развернувшись к женщине всем своим небольшим корпусом. — Замечательно подмечено! А вы, простите…
— Я эксперт господина Чепурного. Фирма «Игра», слышали? Работаю здесь по его просьбе и согласованию с дирекцией. Лученко Вера Алексеевна, — отрекомендовалась Вера.
— Искусствовед?
— Нет. Скорее психотерапевт.
— Ага, ага… — Видно было, что художник не совсем уяснил себе статус Лученко. — Наливайко Валерий Маркович, художник. — Он церемонно склонил голову, тонкие кончики усов качнулись вниз и снова вздернулись.
Лученко, тоже со всей возможной церемонностью, продолжила беседу. Причем проявила необычайную тонкость понимания искусства. Казалось, будто она специализируется по картинам Веласкеса. А особенно хорошо знает «Портрет инфанты Маргариты». Посмотрев с минуту на полотно, она тут же, не сходя с места, поделилась с атипичным художником Наливайко своей искусствоведческо-психологической версией. Девочке ужасно смешно, но она сдерживает смех: ведь испанская принцесса — не просто девочка и не должна нарушать этикет. Это видно по чуть приподнявшимся уголкам ее губ. Строгий этикет испанского двора, чопорность и надменность августейших особ — все это не имело к Маргарите никакого отношения. Эта девочка — не то что другие представители династии Габсбургов: она живая…
Бледные глаза атипичного художника чуть не вылезли из орбит. Он с таким восторгом внимал, что Вера усомнилась: уж не перегнула ли она палку. Но Валерий Наливайко охотно позволил перевести разговор на сам музей, на свое в нем пребывание и прочие интересующие Веру вопросы.
— Да, я работаю здесь уже несколько месяцев, — рассказывал художник, глядя на собеседницу влюбленным взглядом. — Даже по выходным. Музей стал моим родным домом. Конечно, поневоле станешь многое замечать! Экспозиции не обновляются годами. Зато часто выезжают с тематическими выставками по городам страны…
— Секундочку, — прервала его Лученко, — это крайне интересно, но меня интересуют люди.
— Люди? — пожал плечами художник. — Обычные чиновники, если вы спрашиваете о дирекции. Разрешение писать копию еле получил. Экскурсии стандартные, на мой взгляд.
— Смотрительницы всегда на своих местах?
Художник смутился.
— Не знаю, Вера Алексеевна… Я, простите, не всегда их замечаю. Особенно когда творю.
— Но этого милиционера-охранника, из-за которого поднялся такой шум, вы хоть замечали? Или вы не знаете, что тут произошло?
Наливайко в замешательстве уставился на Веру своим бледным взглядом. Вера уже все поняла про него, и ей послышалось тиканье часов. Недалекий человек обычно напоминал психотерапевту часы с кукушкой. Почему — не спрашивайте, такая уж у нее возникала картинка. Вот и сейчас узкий лобик копииста словно бы приоткрылся, оттуда выскочила кукушка, прокуковала пару раз и скрылась. Да… Решает сложнейшую задачу, излагать постороннему человеку свои догадки или нет. Расскажешь, никуда не денешься. Тем более, кажется, влюбчивая душа уже возвела новую знакомую в ранг царицы сердца.
Вера давно научилась читать жизнь и характер человека по его жестам и лицу. Все комплексы и сокровенные мысли, даже образ жизни записаны в привычных складках и морщинах, в походке и движениях,^ в словах и паузах. Как опытный читатель схватывает взглядом всю фразу, не разделяя ее на слова и буквы и сразу улавливая смысл, так и Лученко мгновенно прочитывала человека, не будучи в силах объяснить толком — как. Перед ней стоял ограниченный, но при этом восторженный человек, зажатый, как плохой артист, но словоохотливый до болтливости. Жизнь его как следует пожевала, но ничему не научила. Он никогда не успевал к раздаче жизненных благ. Когда все уже отстояли очередь и расходились с мешками, он еще только спрашивал, кто крайний. Если же, превозмогая робость, он спешил вместе со всеми к кормушке, его тут же одергивали: «А от кого? А номер на ладони? А разве вас тут стояло?!» И он опять не успевал. Как серенького воробышка, его никто не замечал и всерьез не воспринимал. Когда он просил остановить маршрутку, водитель его не слышал. Когда он что-нибудь заказывал в кафе, официантка по три раза переспрашивала, а через час приносила не то. Потому он и одевался строго, в костюмы и галстуки, чтобы таким контрастом обратить на себя внимание…
— Что тут произошло? — переспросил Наливайко, оглянулся по сторонам и, решившись, зашептал: — Ну так я вам скажу. Это ангел-хранитель музея.
— Как интересно, — зашептала в ответ опытная Вера, ничему не удивляясь. — Расскажите, пожалуйста!
И атипичный художник поведал о странных вещах, какие в последнее время стали случаться в экспозиции.
