— Соединяй! — приказал я.
Через несколько секунд сквозь шипение и треск послышалось:
— «Красный» слушает, прием. С кем я разговариваю?
— «Четвертый контроль». — Я решил сразу ввести командира бронепоезда в курс дела. — Четвертый контроль уничтожен. У нас трофейный тепловоз и два вагона, идем за вами. Как понял меня, прием?
— Понял. Где вы находитесь? — Голос был ровным и показался мне даже равнодушным.
Я бросил взгляд на карту; машинист, который слышал наш разговор, указал на точку.
— Проходим седьмой контроль. У нас тут двадцать «трехсотых». Врачей нет, срочно нужна помощь. Как понял, прием?
— Понял тебя. Когда подойдете к восьмому контролю? Прием.
Я взглянул на машиниста. Тот показал на часы.
— Через тридцать минут будем у восьмого контроля. Мы сможем подойти к «Красному»? Как понял меня, прием? Как сможем подойти к вам?
— Колея заблокирована, ведем бой. Когда починим, двинемся дальше. Что ты предлагаешь? Прием.
— Нам нужно подойти к вам, у нас несколько «трехсотых» в крайне тяжелом, нужна помощь врачей. Мы идем как мишень, нам бы прикрытие, одну-две дрезины послать навстречу. Как понял меня, прием?
— Дрезины сожжены. — Голос в рации оставался неизменным. — Мне некого к тебе послать. Добирайтесь своим ходом. Когда подойдете на полкилометра, мы обеспечим прикрытие. Если сможете добраться, попробуйте пристыковаться. Как тебе такой вариант? Прием.
— Спасибо. Будем добираться сами. Вы, главное, нас прикройте при стыковке. Как понял меня, прием?
— Понял тебя хорошо, — холодно проскрипела рация. — Сделаем, что сможем, мы сами в тяжелом положении. Добирайтесь, будем ждать. До связи.
— До связи. — Машинисты выжидающе смотрели на меня. — Все слышали? Работайте!
— А если они сами заблокированы, — задал самый неприятный вопрос второй машинист, — как же мы… как они нас вытащат?
— Прикрытие они нам обеспечат. — Я сел на откидное сиденье за спиной машиниста и взял карту. — Не отвлекайтесь.
Станцию Гряды мы прошли быстро, никаких следов боя я не увидел. Никого, ни одного человека, просто заброшенный пост. Глядя на безжизненную даль, я невольно содрогнулся от своих старых воспоминаний. Я понял, что мне напоминает эта картина. Когда-то давно в моей жизни произошел странный случай. Моя память старалась гнать его из сознания, постоянно вытесняла, словно инородное тело, но забывался он медленно и плохо. И вот теперь, когда, мне казалось, я уже стер его из памяти, он снова всплыл.
Я тогда ехал по этой же дороге, только в Москву. В Питере у меня было много школьных друзей, к которым я иногда срывался на выходные. Такие поездки устраивались нечасто, но, если уж встречались, значит, шампанское рекой и отрыв на полную катушку. Именно в одной из таких поездок — мы тогда с Женькой, моим школьным товарищем, возвращались домой — и произошла эта история. Вернее, беседа. Билеты мы брали поздно, и поэтому обратные оказались очень неудобными. Утренний поезд выходит в шесть утра, а прибывает в Москву в два дня. Отдохнули мы славно, разумеется, не обошлось без тусовочных косяков, неожиданных проблем, терок с местными представителями рабочей интеллигенции и прочих прелестей. Мило это все. Теперь, конечно, стыдно за свои студенческие косяки, но тогда я мудро считал, что мне по возрасту положено делать глупости. О некоторых глупостях до сих пор неприятно вспоминать, но что правда, то правда.
Однако тогда я не задумывался о чем-то высоком, просто был студентом своей казавшейся безграничной страны. В общем, когда пришло время «Ч» после трех дней отрыва, состоялась официальная процедура прощания. После сотни объятий, поцелуев, всех видов рукопожатий и фраз типа «скоро все увидимся», «таким же составом соберемся», «мы будем по вам скучать», «пиши в аську» и так далее мы отправились в путь. В такси Женька вел себя, как ни странно, тихо, из ярого балагура и души компании он вдруг превратился в грустного, задумчивого и очень пьяного буку. Словно, облобызав кучу друзей и приятелей, он оставил им на память свое настроение. Всю дорогу пялился в окно, прижимая подаренную ему хозяином квартиры кадку с неизвестным раскидистым кустом. Я не знаю, зачем тот ему подарил это дерево, но Женька с радостным криком принял его и заявил, что всегда о таком мечтал. После того как мы в режиме полного молчания погрузились в поезд, Женька грустно сказал:
— Андрей, ты фикус этот сбереги. Он мне по душе пришелся.
После этого он быстро забрался на верхнюю полку, оставив меня с огромным кустом в руках. Я кое-как пристроил растение в купе, благо никто с нами больше не ехал, и пошел к проводнику. Перед тем как завалиться спать, я собирался выпить чашечку кофе. Купив у проводника и приготовив вкусно-противного растворимого кофейку в легендарном стакане в металлическом подстаканнике, я вернулся в купе. Немного подумав, решил налить еще стакан, а когда вернулся, увидел в купе нового пассажира, пожилого мужчину в сером костюме. Скромно пристроившись рядом с Женькиным фикусом, он молча созерцал открывающийся через двойное вагонное стекло пейзаж. Я с интересом оглядел своего нового спутника. Мужчина не обращал на меня ни малейшего внимания. Тогда я просто присел напротив и сказал:
— Кофейку не желаете?
— Спасибо, — легко согласился мужчина и снова уставился в окно.
Я решил не мешать своему странному попутчику, взял свой стакан с кофе, вставил в уши горошины динамиков и включил плеер. Фикус на месте, Жека спит, аки ангел, а я все еще способен функционировать на автопилоте. Можно и музыку послушать. Мелодию для плеера я искал долго; не знаю, как остальные просто включают и слушают, мне нужно сначала перещелкать всё по два раза и лишь потом выбрать. Так вот, я спокойно сидел по-турецки с кофейком и подыскивал какую-нибудь сопливую мелодию для пейзажа. Ну, там дорога, длинный путь, почему-то вспомнилась старая песня Юрия Лозы «Плот»… Только когда кофе уже остыл, а ноги дико затекли, я нашел то, что нужно. Слушал с закрытыми глазами, под конец песни открыл глаза и увидел, что пожилой собеседник что-то мне говорит, совершенно не обращая внимания на то, что я его не вижу и не слышу. Я вынул из уха один динамик и спросил:
— Простите, вы что-то говорили? Я слушал музыку.
— Да нет, я как раз с собой разговаривал, — слегка стушевался пожилой мужчина. — Я думал, вы заснули сидя. Поэтому и стал тихо беседы вести.
— Ясно. — Я пожал плечами. — Я действительно почти спал.
— Я не хотел вам мешать. В свои молодые годы я дико не любил, когда всякие старики начинали ко мне в дороге с разговорами приставать, — вдруг как-то совершенно по-свойски заговорил мой попутчик. — Все равно они только могут вопросы глупые задавать, а от самих информации никакой. Ненавижу бесполезные разговоры.
— А сейчас? — Я поставил свой стакан на столик. — Вы мне не мешаете, поверьте. Про разговоры вы верно сказали, но не могу не спросить, что же вы так обсуждали с самим собой?
