– У Ивана только мама. Она в Вышнем Волочке до сих пор в школе работает. Ваня никогда не видел родного отца, отчима у него не было, в доме вообще никогда не было мужчины… Иван говорил: если бы у него был отец, хоть какой, он вырос бы другим…
Волошин взял из руки девушки рюмку, поставил ее на стол, потом обнял Веру и прижал к себе неподвижную, несопротивляющуюся. Сделал это просто, без всякого усилия над собой или над ней, и даже не прижал к себе, а лишь привлек, погладил по плечу и шепнул:
– Не надо волноваться, все будет хорошо.
– Я боюсь за вас, – так же тихо ответила Вера.
Слышать это оказалось чрезвычайно приятно, подобные слова снимают напряжение лучше, чем алкоголь. Алексею захотелось поцеловать Веру, и он знал, она вряд ли обидится на него. Даже подумал, что скажет ей сейчас, но мысли путались, а сердце билось учащенно и совсем не тревожно. Он чуть-чуть приблизил девушку к себе, но она положил ладошки к нему на грудь, это остановило его, может быть, только на мгновение, но Вера вдруг сказала:
– Я однажды чуть замуж не вышла, но он тоже погиб.
Она оговорилась и даже сама испугалась, резко отвернулась и закрыла лицо руками. Алексей даже подумал, что плачет, и попытался успокоить:
– Я не собираюсь погибать. Вы, надеюсь, тоже.
И пошел на кухню готовить салаты, подумав: у кого хороший аппетит, тот смерти не боится. Не боится умирать и тот, кто прожил жизнь интересно и с пользой, а те, кто прозябал в тусклой суете, цепляются за существование, потому что надеются дождаться счастья, зная, что вряд ли заслуживают его. Но как ни рассуждай и что ни говори, истинно одно – умирать не хочет никто. Никто не ждет смерти, хотя каждый приговорен к ней своим рождением. Всяк приходит из вечности и туда возвращается, но в короткий миг пребывания на этом свете цепляется за все бренное, словно это единственное, ради чего послан сюда. Никто не может забрать с собой даже свое тело. Есть только то, что дано человеку и вместе с ним навсегда, – единственно вечное, то, что сильнее смерти. Тот, кто не знает, что это такое, не жил вовсе, а значит, ждет его не ослепительно прекрасное бессмертие, а непроглядная мрачная вечность.
Волошин резал овощи и размышлял. Потом поймал себя на мысли, что пора прекратить думать так, словно хочешь сочинить афоризм, который, по большому счету, никому не нужен. Не надо украшать свое сознание красивыми фразами. Надо просто думать теперь, как выжить. Как уцелеть в этом бреду. Хотелось не просто выжить – хотелось еще чего-то более важного. Того, что делает жизнь законченной и совершенной. Страх смерти и желание быть любимым всегда ходят рядом.
Глава 24
Все изменилось в одно мгновение. Все изменилось, когда Волошин закончил приготовление вегетарианского ужина и решил пригласить к столу свою помощницу. Он заглянул в кабинет и удивился, что не увидел Веру на привычном месте за столом перед компьютером; она сидела тут же, в кабинете, но только на полу, обхватив руками колени. Это не показалось странным, Волошин удивился только из вежливости, а то, если сделать вид, будто все нормально, девушка будет считать его законченным идиотом.
– Что-то случилось? – спросил он.
– Все!
Ответ ясности не прибавил, и потому Волошин задал другой вопрос:
– Вам плохо?
– Мне? – удивилась Вера. – Мне замечательно.
И добавила:
– Все закончилось.
Он не понял, а когда до него дошло, что это она об игре, он остался совершенно равнодушен, понимая, что игра так просто закончиться не может. Игра и в самом деле официально не была закрыта: осталось лишь определить победителя. Претендентов осталось всего двое: Минтон и Чех.
Огромная бегущая строка – послание от организаторов:
«Все решит один выстрел. Поторопитесь, ребята, – миллиард ждет одного из вас!»
Но сумма призовых была на самом деле чуть больше миллиарда. Волошин ничего не понял и честно признался в этом. Он посмотрел на огромную сумму на своем счете. У Чеха было значительно меньше.
– Я не верю, – сказал он Вере. – Во всем этом какой-то подвох: я никого не убил, на меня никто не покушался, а уже почти победитель. Может быть, все дело в Чехе? Если бы я не знал точно, что игра придумана не мною, то считал, что все подстроено неизвестным мне Минтоном, но не сумасшедший же я! Это похоже на бред, на дурной сон, но ведь Ивана и в самом деле убили, как и многих других. Почему выжил именно я?
Откуда Вера могла знать ответ? Она сидела на полу и смотрела на Алексея снизу вверх, пока тому не надоело и он не опустился рядом с нею.
– Бог с ним, – сказал Волошин, – с миллиардом этим, если из-за него надо убить хотя бы одного человека. Может, придумаем сообщение от имени Чеха о том, что Минтон ликвидирован?
Но Вера покачала головой:
– А вдруг сейчас кто-то сочиняет что-нибудь от вашего имени? Вдруг и он не хочет быть или хотя бы казаться убийцей? Кроме того, тем людям, которые все это придумали, не нужны живые свидетели, даже один, в качестве победителя. Этим людям нужны только деньги.
– Значит, должны убрать и Чеха, и меня, – догадался Волошин. – Только это уже мелочи: главное – то, что все наконец закончилось, а убьют или не убьют, мы еще поглядим.
И все равно он не знал, что делать дальше, но сидеть безвылазно в четырех стенах тоже не было сил.
Вечер тихо постучал в окно и выгнал Алексея из дома. Из-под осевшего за последнюю неделю снега уже пахло землей, воздух перенасыщен влагой, и потому очертания дальних сосен были четкие, словно мир только что отмылся от грязи. Ветер, улетая за горизонт, со свистом разогнал вечерние облачка, появились яркие звезды, не так много, как летом, но они были близкими и знакомыми. Алексей сидел на ступеньке крыльца, набросив на плечи старую куртку, не морозило, ощущалась только промозглая сырость; дрожь порой пробегала по спине, но это был озноб не от страха и не от холода, а может быть, лишь от восхищения пространством, в котором нашлось место и для него.
Волошин смотрел вокруг себя, видел застывшие в безветрии сосны, кирпичный забор и полотно узкой дороги с приколотыми к нему булавками фонарей, растворившийся во мраке лес, в котором утонуло зимнее озерцо с поваленным деревом на берегу. Алексей поднял голову вверх. Посмотрел на ранние зимние звезды, усыпавшие бездонную чашу, накрывшую землю, и поразился их красоте и спокойствию. «Жаль, Иван не видит этого, – подумал Волошин. – Хотя кто знает? Может, Иван сейчас тоже смотрит на звезды. А звезды совсем рядом с ним. Может быть, Иван видит теперь гораздо больше, может окинуть взглядом всю бесконечность мира, увидеть рядом собой застывшего на крыльце Алексея и свою маму, согнувшуюся над школьными тетрадками в тесной комнате, испуганного котенка на дне строительного котлована и себя десятилетнего, спускающегося вниз, чтобы спасти его… А что, если есть другие миры, которые ничем не отличаются от нашего, и мы там тоже есть? Но только мы там лучше, не совершаем глупых ошибок, там нет предательства, подлости и страха… Мы в тех мирах светлее и чище. Но что мешает нам и здесь стать такими?»
