Эмма включила компьютер, но пистолет продолжала держать направленным в грудь Волошина.
– Вы даже не можете себе представить, сколько это! Миллиард!
– Деньги – не самое главное в жизни, – тихо произнесла Вера.
– Ага, – кивнула Эмма. – Так все неудачники говорят. А сами могут за тысячу совершить любую подлость, любое преступление. У богатых никто не спрашивает, есть ли у них честь и совесть – к ним приходят… нет, приползают и просят в долг.
– Иван тоже так считал, – сказал Волошин. – Только перед смертью понял, что важнее денег – жизнь. И любовь дороже денег. Ведь он любил тебя…
– Что ты заладил: «любил, любил!» Дурак он! И ты тоже! – разозлилась Эмма. – Без денег не жизнь. Ты так говоришь, потому что не знаешь, что такое нищета. Когда моя мамашка-училка говорит каждый вечер: никому не давай поцелуя без любви. А что делать, если на меня никто не смотрит? С любовью или без? Я для всех пустое место. У девочек в классе шмотки импортные, плееры и мальчики, от которых за километр жевательной резинкой прет. А я тощая и плоская, как пятиклассница. И все равно я лучше всех. Только имя мне мать дурацкое придумала – Эмма! Начиталась Флобера, а кому он нужен? Вся молодежь тогда зачитывалась «Интердевочкой». Мы тогда все восхищались: вот жизнь у проституток! Действительно, классная работа: занимаешься любимым делом, а за это еще деньги платят! По двести долларов за ночь. А у мамашки моей по официальному курсу двадцать пять баксов в месяц, а кто его видел, официальный-то? А по черному курсу тогда, в девяностом, это было…
Эмма замолчала, словно вспоминая. Но вспоминать, видно, не очень хотелось.
– Как мне тогда нищета надоела! Мать как-то к подруге уехала, звонит оттуда: «Эммочка, доченька! Я, наверное, сегодня домой не вернусь – ты уж одна побудь, милая». Подружка у нее – та еще, такая же разведенная. Мужиков, поди, затащили. Я же не дура, все понимаю. Мне без любви, значит, нельзя, а ей можно. Ну, погоди, думаю: у меня вся ночь впереди. Мать, наверное, считала, что я к школьным экзаменам готовлюсь, если она вообще обо мне вспоминала. А я надела ее туфельки на шпильках, юбочку велюровую, сверху блузку нейлоновую – гадость неимоверная. И отправилась к гостинице «Прибалтийская» иностранцев ловить. Не двести долларов, так хоть сто дадут. Подхожу, а двери стеклянные передо мной сами разъезжаются, я шаг назад, и они опять закрываются; вперед – снова проход открыт. Так и топталась на месте, боюсь зайти. Тут как раз автобус подъехал, какие-то иностранцы прошли мимо. Один притормозил, посмотрел на меня: «Хочешь, в баре посидим?» – спрашивает. Я киваю, а мне хочется только одного – чтобы скорее все произошло. Взял он себе водку с мартини, а мне бокал шампанского. От волнения я его почти залпом осушила, как пепси-колу. Иностранец смеется, коктейль свой не допил, подошел к стойке, взял бутылку шампанского и говорит: «Ну, пойдем в мой номер». В лифте спросил: «Сколько ты берешь?» А у меня ничего не задрожало от унижения или страха, даже, наоборот, обрадовалась и отвечаю: «Двести долларов».
– О’кей, – спокойно согласился иностранец.
Только по пути в его номер он встретил в коридоре приятеля и его тоже пригласил. Не скажу, что все мне очень понравилось, но заплатили четыреста баксов, и счастье мое было невозможно описать. Во-первых, женщиной стала, а во-вторых, кучу денег заработала. Под утро спустилась в фойе, и на выходе меня взяла спецслужба. Завели в служебную комнату, как раз возле того бара, где мы с Винни сидели, открыли мою сумочку, нашли доллары.
– Ну, шо, девочка, – говорит их старший, – влипла ты. Восемьдесят восьмая статья те светит, часть вторая от восьми до пятнадцати с конфискацией.
Составили протокол, я расписалась под показаниями. Поначалу крепилась, но потом, когда сказали, что в школу сообщат, разревелась, хотя это не страшно было – наоборот: девчонки из класса узнали бы, что меня за проституцию в «Прибалтийской» прихватили, да еще четыреста долларов при мне нашли, умерли бы от зависти. Испугалась я другого: через пятнадцать лет выйду из тюрьмы – мне будет почти тридцать два, кому я, старуха, буду нужна.
Пожалели менты мои слезы, разделили мои доллары на троих, а потом и меня поделили между собой. После чего вытащили меня чуть ли не на руках, но только не через главный вход, потому как я уже идти не могла. Смотрю – Финский залив передо мной плещется, но дойти до него сил нет. А так хочется искупаться, чтобы смыть с себя всю эту мерзость… Тут фонтаны заработали. Там такой перед рестораном большой водоем и фонтаны вдоль гранитных бережков. Залезла я в него в своей юбочке велюровой, сижу в воде и реву, как дура. А чего реветь?…
Эмма откинулась на спинку кресла, погладила шубу и улыбнулась.
«Она – больная, – пронеслось в голове Волошина, – сумасшедшая! Кто про себя такое расскажет? А эта улыбается и пистолетом поигрывает. Точно убьет. Застрелит и Веру, и меня. Что-то надо делать, что-то говорить, отвлечь…»
– Ревела оттого, вероятно, что баксы отобрали, – усмехнулась Эмма. – Вдруг откуда ни возьмись – Винни. Посмотрел на меня, а потом, как был в белом костюме, так и полез в воду, лег рядом. «Хэллоу, – говорит. – Что, отобрали у тебя баксы?» – «Йес», – отвечаю. Он так смеялся, не смеялся даже, а ржал! Я подхихикивала, но уже так ненавидела его! Ведь все из-за него, подлеца. Сытого и веселого. Кто же знал тогда, что он станет моим мужем? Все меня в нем раздражало, но в первую очередь фамилия его, которую он мне дал, – Грант. Меня же он называет – Эмми. Представляете, как прекрасно звучит: Эмми Грант. А он понимал это и смеялся. «Эмигрант – такая бабочка есть!»
– Капустница, – подсказал Волошин, думая о том, как бы подползти поближе к пистолету.
– Капустница, – задумчиво повторила Эмма. – Совпадение. Или же своего рода подсказка. «Капуста» на блатном жаргоне – это деньги. Ну, что же, Винни прав, как всегда. Пора браться за дело. Что-то я разоткровенничалась… Но вы все равно никому ничего не сможете рассказать.
Не опуская пистолета, Эмма нажала несколько кнопок на клавиатуре компьютера, вошла в Интернет.
– Нет, ребята, – сказала она. – Убивать я вас не буду. Сейчас вы увидите, как я за десять минут стану миллиардером, и сами умрете от зависти и злости.
– Не дождешься, – сказала Вера.
Она еще раз попыталась встать с креслица, но Эмма вскинула руку с пистолетом.
– Ну!
Вера опустилась на кресло, а миссис Грант усмехнулась:
– Еще раз предупреждаю, что первая пуля пойдет твоему Лешеньке в сердце. Будь уверена: не промахнусь.
Эмма достала из кармана записную книжку: положила ее себе на колени и перелистала.
– А вот и швейцарский счетик покойного.
Эмма подняла раскрытую книжку и показала издали Волошину и Вере:
– Спасибо тебе, Ванечка! Век не забуду твою заботу.
Эмма поднесла записную книжку к губам и поцеловала страничку. После чего положила ее перед собой и опустила руку на клавиатуру:
