– Давайте-ка побыстрее! – приказала Алиса.
Но тут начался новый сюжет. Показали «девятку» с простреленными дверями и дырками на стеклах, и все тот же ведущий сообщил:
– В среду поздно вечером в районе Строгино произошла перестрелка. Было совершено нападение на члена коллегии адвокатов Алексея Шамина, который получил множественные огнестрельные ранения. Вечером Шамин остановил машину возле подъезда своего дома, в этот момент к нему подошел неизвестный и выстрелил. Хотя некоторые свидетели утверждают, будто адвокат сам открыл стрельбу. Неизвестный получил ранение и упал. После чего из стоявшей в нескольких метрах машины другие преступники открыли огонь из автомата Калашникова и пистолета неустановленной марки. Шамин был серьезно ранен. Двое нападавших выскочили из своей машины; один произвел контрольный выстрел, а потом оба киллера втащили в свою машину третьего, который находился без сознания или был убит. Патрульная машина милиции прибыла на место через шесть минут, был объявлен план «Перехват», который не принес результатов. Рядом с адвокатом Шаминым был найден пистолет «ИЖ», приспособленный для стрельбы боевыми патронами. Судя по всему, адвокат предполагал, что на него будет совершено покушение, и готовился к нему. В коллегии адвокатов нам сообщили, что Шамин брался за весьма щекотливые дела и, по слухам, был связан с организованной преступностью. Следствие предполагает, что покушение связано с профессиональной деятельностью адвоката или стало результатом мести кого-то из его бывших клиентов. С серьезными ранениями адвокат был доставлен в больницу имени Склифосовского, где и скончался, не приходя в сознание.
– Прекратите! – крикнула Алиса своим людям. – Вам не надоело все это?
Телевизор отключили. Николай смотрел на темный экран и ничего не понимал. Все, что он услышал сейчас, показалось неправдой – этого не могло случиться. Стало вдруг обидно и горько, Шамина было жаль. Николай поднялся из плетеного кресла, поднялся с трудом – ночная тьма навалилась на плечи, и тащить этот груз на себе не было никаких сил. Он добрел до крыльца, начал подниматься по ступеням, когда услышал голос Алисы:
– Коля, а ты куда? Разве не хочешь посмотреть отснятый материал?
Торганов, не останавливаясь, махнул рукой и, не сделав попытки обернуться, крикнул в ответ:
– У меня завтра тяжелый день!
Но и сам едва расслышал свой голос.
Тяжелого дня не получилось, потому что рухнуло все: и день, и солнечный свет, и все мысли Торганова провалились куда-то.
Утром позвонил академик Локотков:
– Любезный друг, а почему вы вчера не явились на заседание комиссии?
– Так сегодня оно, – удивился Николай, предполагая, что Василий Ионович накануне перепил «Хеннесси», – я уже собираюсь и через полчаса выезжаю.
– Не надо никуда ехать: заседание уже состоялось. Григорьев предупреждал заранее, все члены присутствовали, кроме вас.
– У меня номер телефона изменился, – объяснил Торганов.
– Так надо было заранее сообщить Григорьеву. Ну ладно, мы и без вас прекрасно управились. Комиссия собралась в полном составе, кроме вас, разумеется, решение принято и подписано всеми. Кстати, я довел до сведения собравшихся вашу инициативу в отношении помилования Рощиной. Мы единогласно отклонили ее и решили впредь не возвращаться к этому вопросу в связи с особой тяжестью совершенного ею преступления, а также в связи с тем, что в решении суда так прямо и записано – «Без права помилования».
– Но… – прошептал Николай.
Он не мог поверить в то, что услышал, ведь утром в четверг он видел Григорьева, а тот не сказал ему ничего. А теперь Локотков врет, будто его помощник не мог до Торганова дозвониться.
– Давайте-ка лучше на охоту смотаемся, – предложил академик. – Прямо сегодня и выедем, а?
– Но, – опять прошептал Николай пересохшим ртом.
– Так вы что, расстроились? – удивился Локотков. – Было бы из-за чего! Из-за какой-то подлой бабенки! Она еще пусть Бога благодарит, что жизнь ей оставили, а не пристрелили на месте. Так как насчет охоты?
– Я не хочу ни в кого стрелять, – ответил Торганов.
В трубке раздались гудки. Николай продолжал держать трубку возле самого уха. Его обманули – провели, как мальчишку, подло, даже не пытаясь сделать это с соблюдением каких-то приличий. Хотя какие приличия? Сначала предупредили: не суй нос в это дело, а потом поставили резолюцию: «Впредь не возвращаться к этому вопросу…» То есть он сам, Николай Торганов, который надеялся помочь несчастной женщине, своей инициативой только ухудшил ее положение, лишив всяких надежд. Наверняка ей сообщат о том, что прошение отклонено, и прочитают резолюцию комиссии, членом которой является ее одноклассник. Теперь у нее не будет ничего, даже писем от Шамина, потому что единственного преданного друга у нее теперь нет. Никого не осталось, кто бы любил ее. Разве что мальчик, которому уже объяснили, что Таня не родная его мать и что она убийца.
Торганов спустился во двор, шел по подстриженной траве и вдруг почувствовал, что земля не держит его. Он опустился на корточки, но все вокруг продолжало вращаться с такой скоростью, что Николаю показалось – сейчас его оторвет от газона неведомая сила и забросит куда-то, где нет ничего, кроме страха.
«Если земля уходит из-под ног и не за что ухватиться, ищи опору в себе самом», – прозвучал в ушах голос Шамина.
Это он сказал Николаю, а может быть, себе самому в день их последней встречи.
Часть четвертая
Глава первая
Торганов не знал, что предпринять. Все теперь не имело никакого смысла. Все выходные он просидел за рабочим столом, изображая муки творчества. Алиса старалась ему не мешать, но его мрачное молчание волновало ее.
Наконец она сказала:
– Мне это надоело: ты злишься на меня, а я даже не знаю за что.
– Успокойся, – ответил он, – ты здесь ни при чем. Просто я устал.
В субботу они были приглашены на чей-то день рождения, но Торганов не собирался веселиться, он решил остаться дома. Тогда и Алиса никуда не поехала.
А в понедельник утром Николай сообщил, что ему срочно надо быть по делам в Питере.
– Надолго? – спросила она.
– Не меньше недели.
Как раз в понедельник он получил из банка новые пластиковые депозитные карточки, проверил суммы на счетах. Суммы были значительными, но это не принесло никакого удовлетворения.
Зачем ему понадобился Петербург, Торганов не мог объяснить даже самому себе. Может, хотел вернуться в то время, когда все было иначе, когда можно было выглянуть из окна бабушкиной квартиры во двор и увидеть маленькую фигурку одноклассницы, съезжающую по льду зимней горки в свое будущее. Снег отражал свет фонарей, синие тени разрезали двор и казались тропинками – прямыми и никуда не ведущими. Все казалось ясным и понятным. Кто же знал тогда, что будущее окажется таким мрачным и зловещим и входить туда гораздо опаснее, чем в незнакомую и неосвещенную подворотню.
