– Почему, по-вашему, столь сильная личность, как Гедда Габлер, не может найти в себе такого мужества, как безвольная, нерешительная Tea Эльвстед? – спросил Дентон, когда официант наливал «Шато д'Икем» 1929 года в его бокал.
Валентина против воли заинтересовалась.
– Не знаю. Именно это и делает пьесу такой притягательно-загадочной.
Они обсудили тонкости противоречивого характера героини, поговорили о тяжелом положении Англии, вынужденной обороняться от становившегося все более агрессивным Гитлера, поспорили о справедливости изоляционистских
[23]
заявлений, сделанных Джозефом Кеннеди и Чарлзом Линдбергом, дружно превозносили «Илиаду» Гомера и согласились, что «Улисс» Джеймса Джойса совершенно нечитабелен.
Вечер подошел к концу, и Валентина с удивлением обнаружила, что прекрасно провела время. Дентон не пытался делать нескромных предложений, был весьма тактичен и даже не поцеловал на прощание.
Пока позолоченный лифт отеля уносил ее наверх, Валентина решила, что Дентон Брук Тейлор куда более интересный собеседник, чем считает Лейла. Кроме того, по-видимому, стоит сообщить подруге, что Дентону известно о ее похождениях.
Лейла позвонила на следующее утро, еще до того, как горничная принесла завтрак.
– Ну как все прошло? Что он хотел?
– Сама не понимаю, – весело отозвалась Валентина. – Обсуждали Гедду Габлер, Гитлера, древнегреческую литературу, а потом он отвез меня в отель и пожелал доброй ночи.
– Ни пожатия руки, ни поцелуя? – лукаво, без малейшего намека на ревность поинтересовалась Лейла.
– Ничего, но зато он прекрасно знает, где ты была прошлой ночью. Остерегайся!
– О Господи! – с чувством воскликнула Лейла. – Я так и знала, что долго это продолжаться не может! Ну ничего, по крайней мере не нужно больше притворяться умной и образованной. Дьявол с ними, с Гитлером и античной литературой! Увидимся на репетиции.
– Явишься с «виноградными листьями в волосах»? – засмеялась Валентина, цитируя пьесу.
– Нет, черт возьми, с карманной фляжкой в сумочке!
До премьеры оставалась всего неделя. Репетиции перенесли в театр, и Валентина существовала исключительно на психической энергии. Она почти не притронулась к завтраку, только, поспешно одевшись, выпила несколько чашек черного кофе. У подноса лежала сложенная «Нью-Йорк таймс», и она лихорадочно развернула газету, желая посмотреть, по-прежнему ли бродвейский критик Брукс Аткинсон предрекает провал спектаклю и конец ее сценической карьере.
Но сегодня, вопреки обыкновению, о ней не упоминалось в заголовках. Вместо этого ей в глаза бросилось имя Видала.
«Евгения Гранде» Ракоши – самый смелый, новаторский фильм Голливуда…»
Критики взахлеб хвалили картину. Валентина пыталась оторвать глаза от фотографии Видала. Мрачно сдвинутые брови, жесткая линия рта, холодные глаза.
Она через силу прочитала рецензию.
«Евгения Гранде» поражает глубиной и богатством оттенков, так редко встречающихся на экране. Саттон Хайд в роли скряги Гранде поистине великолепен, а новая находка Ракоши Элен Крецман обогатила свой персонаж новыми красками и тонким эротическим подтекстом».
Валентина не смогла продолжать. Ее словно магнитом тянуло к фотографии. Значит, он отыскал новую протеже. Стали ли они любовниками? Счастливы ли?
– Мама, Руби сейчас поведет меня в зоопарк, – радостно сообщил Александр, вбегая в комнату.
Он обращался к няне исключительно по имени. Восьмилетний английский мальчик, которого он встретил в «Савое», объяснил ему, что только у малышей бывают няни. Но Александр ощущал себя взрослым. Руби сидела с ним, потому что мама с утра до вечера была занята в театре, однако Александр не считал ее няней. Просто подругой, которая ему нравится, присматривает за ним и водит в разные интересные места.
Валентина поймала сына и крепко прижала к себе.
– Какой ты счастливый! Увидишь слонов и тигров, пока я снова и снова буду повторять, что Эйлерт Лёвборг вернется с виноградными листьями в волосах!
– Но почему мистеру Кеннауэю так важно, чтобы ты правильно сказала эти слова, мама?
– Потому что на самом деле они означают гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. И публике нужно понять это по тому, как я их произнесу. Они должны знать, что я чувствую, но не могу высказать вслух. Что творится у меня в сердце и голове.
Александр кивнул. Он не совсем понял, что имела в виду мать, но твердо решил когда-нибудь обязательно в этом разобраться. Мальчик лнэбил смотреть, как репетируют мать и Лейла. Любил слушать мистера Кеннауэя и удивлялся, как тому удалось изменить все, просто попросив людей двигаться и говорить по-другому. Он хотел бы провести день в театре, но не устоял перед искушением увидеть слонов и тигров. Зато завтра он за все себя вознаградит. Убедит Руби отменить их ежедневную прогулку в Центральном парке и весь день просидит в театре.
Валентина поцеловала сына.
– Желаю хорошо провести время, дорогой. Я должна идти. Передай привет медведям.
– Глупенькая! – хихикнул Александр. – Они не поймут.
В вестибюле «Плазы», как всегда, толпились репортеры и фотографы. Валентина улыбнулась, поздоровалась, не ответила ни на один вопрос и быстро юркнула в машину.
– По-моему, они разбили лагерь на тротуаре и ночуют прямо здесь, – заметил водитель Тед, включая зажигание и осторожно отводя лимузин от обочины.
– После премьеры станет еще хуже, – сухо согласилась она, надеясь, что Руби и Александру удастся избежать давки и уйти, как обычно, через боковую дверь.
Тед широко улыбнулся. Премьера должна иметь успех, а шумиха, которая непременно будет ее сопровождать, ужасно ему нравилась. Уже сейчас пресса обращалась с ним так, будто не Валентина, а он был знаменитостью. Задавали вопросы, предлагали деньги. Правда, он никогда не взял ни цента. Для него было огромной честью работать на Валентину.
Весело насвистывая, он остановил машину у театра.
– Привет! – поздоровался Стен, дружески целуя ее в щеку. – Похоже, все заголовки сегодня кричат о Ракоши. Только он смог создать кассовый фильм из такого некоммерческого сюжета, как роман Бальзака!
– Видал мог бы сотворить шедевр даже из телефонного справочника, – отозвалась Валентина, садясь рядом и оценивающе оглядывая сцену.
Все знали о ее тесной творческой дружбе с Видалом. Теперь ей придется преодолеть одно из главных препятствий. Нужно научиться произносить его имя с необходимой долей небрежности, говорить о нем так же спокойно, как о Теодоре Гамбетте или Уолли Баррене.
Оба повернули головы на звук уверенных твердых шагов.
