— Этого он сделать не может, — насмешливо возразила Кейт. — Потому что упрямство перевешивает чувство долга. И когда я представляю себе, как он страдает, пытаясь решить эту дилемму, мне становится его жаль.
— А мне таких не жалко, — серьезно отозвался Леон. — Он ведь знает, что вы в положении и лишены какой бы то ни было помощи. Он обязан проверить, все ли здесь нормально, когда звучит сигнал воздушной тревоги.
Заговорили установленные на пустоши зенитные орудия, и продолжать разговор стало невозможно. Кейт сняла клубок шерстяных ниток с вязальных спиц: она вязала распашонку для младенца. Леон взял атлас и раскрыл его на картах Северной Африки, желая вычислить, где именно сражаются с итальянцами британские и австралийские солдаты.
Раздался приглушенный взрыв зажигательной бомбы. Кейт с тревогой посмотрела на Леона. Он погрузился в изучение атласа, слегка насупив брови и не обращая внимания на посторонние звуки. Кейт отметила, что брови у него четко очерченные и очень красивые.
Почувствовав ее внимательный взгляд, Леон оторвался от своего занятия, поднял глаза и успокаивающе сказал:
— Не волнуйтесь, это бомбят Сити.
— Откуда вы знаете, что не Ист-Энд? — удивилась Кейт.
— Я моряк, — улыбнулся он, — я умею по звуку определять расстояние до места взрыва.
Она поверила, как верила всему, что он говорил, просто потому, что ей трудно было представить Леона лгущим.
Он снова углубился в карты, а Кейт машинально принялась вязать, моля Бога, чтобы он уберег от бомб собор Святого Павла, этот архитектурный шедевр, которым так приятно любоваться ясным утром с холма. Ей страшно было даже в мыслях допустить, что завтра от собора могут остаться одни дымящиеся руины.
Мысли Леона тоже не желали сосредотачиваться на действиях британских войск в Северной Африке и атаке флота на береговые укрепления Ливии. Вместо этого Леон стал наблюдать за Кейт.
Она склонилась над вязаньем, ловко работая спицами — они так и сверкали в длинных пальцах. Кейт казалась Леону наикрасивейшей из всех женщин, которых он когда-либо видел. В чертах ее лица удивительно сочетались изящество и сила. Это ощущалось при взгляде на ее чистую линию губ и скул, отлично гармонирующих с упрямым подбородком. Леон догадывался, что Кейт всегда добивается поставленной цели, но при этом обладает необыкновенной чуткостью и добрым сердцем. К нему она отнеслась очень великодушно, но выходить за рамки дружбы он не собирался. Ему нравилось незаметно наблюдать, как она общается с Гектором и как озаряется внутренним светом ее лицо, когда она говорит о своем будущем ребенке.
Забытый атлас лежал раскрытым у него на коленях. Со стороны Вулиджа или Гринвича доносились ужасающие звуки взрывов авиабомб, железные стенки убежища вибрировали, наполняя сердце тоской. Глухо ухали пушки на пустоши, от их выстрелов закладывало уши. Гектор заскулил и плотнее прижался к ногам Кейт. Она успокаивающе погладила его по спине.
У Леона от нахлынувших чувств к горлу подкатил комок: ему вспомнилось, как очень давно женщина с такими же ласковыми глазами отложила вязанье и протянула руку, чтобы утешить его самого. Ему тогда было всего три года. А едва Леону исполнилось четыре, как ее не стало: она скончалась от сердечного приступа на улице, прижимая к груди буханку свежего хлеба и букет цветов.
Он стер эти мучительные воспоминания, тряхнув головой, как делал это уже двадцать три года, и вместо этого стал представлять, как хорошо ему было слушать, сидя возле ее ног, сказки и песенки, как интересно воображать картинки, оживавшие на раскаленных угольях камина, напротив которого мама шила или вышивала. Она вспоминалась ему ласковой и спокойной, никогда не повышающей голоса, хотя была сильной и волевой женщиной. Ведь будь она иной, она бы не вышла за темнокожего моряка, который был на пятнадцать лет ее старше. В 1912 году, когда это случилось, смешанный брак рассматривался в Англии как нечто противоестественное, как бесстыдный вызов природе и нравственности. Даже много позднее, в тридцатые годы, на смешанные супружеские пары смотрели с удивлением и брезгливостью. Леону оставалось лишь догадываться, скольким насмешкам и оскорблениям подверглась его мама. Обыкновенная школьная учительница, выросшая в семье со средним достатком, вдруг вышла за негра, моряка с далекого острова Барбадос, в чьих жилах бурлила кровь чернокожих рабов.
Гул самолетных моторов и взрывы становились все громче. Лицо Кейт посерело, но она продолжала вязать. Леон осторожно дотронулся до ее колена и, перекрывая голосом шум, крикнул:
— Все будет хорошо! Пока бомбят Сити. Но люди отсиживаются в бомбоубежищах, так что много жертв не будет. Спасибо изобретателю убежища — Андерсону! Он спас жизни многих деловых людей!
Она улыбнулась и покраснела, устыдившись, что ей не приходило в голову беспокоиться за судьбу бизнесменов из деловой части города. Несколько смутило ее и то, как именно Леон привлек ее внимание.
Он же принял румянец на ее бледных щеках за негодование и, мысленно обозвав себя болваном, вернулся к изучению атласа. Однако двусмысленный жест, допущенный им абсолютно случайно, без задней мысли, продолжал его беспокоить. Как он посмел дотронуться до ее колена после всех предосторожностей, предпринятых с момента поселения в доме Кейт, чтобы не вызвать у нее ни тени сомнений в его благонадежности? Все это время он тщательно подбирал слова и контролировал свое поведение, боясь обидеть или напугать ее, и вот теперь все его усилия пошли насмарку.
Леон удрученно вздохнул и вновь стал думать о своих родителях. Действительно, со стороны они казались довольно необычной супружеской парой. Отец родился в 1864 году, за год до того, как в Соединенных Штатах Америки официально отменили рабство. Он был чернокожим и открыто этим гордился.
Леон невольно ухмыльнулся: мама настаивала, чтобы ее сын обязательно посещал воскресную школу. Он был послушным ребенком и продолжал ходить туда, даже когда мамы не стало. Ходил до тех пор, пока не умер отец, оставив восьмилетним сиротой. В одной из книжек, полученных на занятиях в воскресной школе, Леон впервые увидел снимки африканских вождей: обнаженные, с боевой раскраской на лицах, на фоне своих воинов, вооруженных копьями, они выглядели великолепно.
Но помимо наготы и восхитительно-дикого великолепия, эти люди поразили маленького Леона своей схожестью с отцом. И тогда ему впервые пришло в голову, что в темнокожих есть нечто особенное и возбуждающее. В облике его отца это всегда присутствовало. После того как на Леона снизошло это откровение, он перестал обижаться на расистские выпады в школе и на спортивных площадках. А тех, кто себе их позволял, жалел, считая убогими недоумками. У них ведь не было необыкновенного, как у него, отца, похожего на великолепного вождя африканских воинов.
Кошмарная бомбардировка внезапно прекратилась, скорее всего ненадолго. Кейт прервала его размышления:
— Как вы думаете, это на сегодня все? Может, рискнем выглянуть наружу?
Леон не был уверен, что налет не повторится, но знал, что многие люди панически боятся долго находиться под землей, не имея возможности узнать, что творится наверху.
