– Сейчас? У меня в левом сапоге. Я поднял ее, когда
осматривал копыто Фарэна.
– Я не заметил, чтобы ты что-то поднимал.
– Ты и не должен был заметить, мой лорд.
***
Крегера, сотрясаемого приступом белой горячки, привели в
чувство дикие вопли. Дни и ночи давно уже смешались в его сознании, но солнце,
немилосердно хлестнувшее по глазам, говорило о том, что сейчас в разгаре утро –
ужасное утро. Крегер и не собирался так много пить прошлой ночью, но сознание
того, что в последнем бочонке арсианского красного уже недалеко до дна,
тревожило его тем больше, чем сильнее он пьянел, и в его затуманенном сознании
зародилось стремление выпить его поскорее, покуда оно вовсе не исчезло.
Теперь он расплачивался за собственную глупость. Голова у
него трещала, желудок горел, а во рту был такой пакостный вкус, точно что-то
заползло туда и там издохло. Неистовая дрожь сотрясала все его тело, и печень
пронзала острая боль. Смутный ужас навис над ним неосязаемым облаком. Не
открывая воспаленных глаз, Крегер наугад трясущейся рукой пошарил под кроватью
в поисках бутыли, которую всегда держал там на крайний случай. Жидкость,
содержавшаяся в бутыли, была не вином и не пивом, а чудовищным пойлом
ламоркского изготовления – его получали, выставляя на мороз смесь самых дрянных
вин. Жидкость, всплывавшая на поверхность и не замерзавшая, представляла собой
почти чистый спирт. Вкус у него был омерзительный, и от каждого глотка по
желудку точно прокатывался ком огня, но это пойло, по крайней мере, усмиряло
белую горячку. Содрогаясь, Крегер выглотал с пинту обжигающей дряни и с усилием
поднялся на ноги.
Солнце палило нестерпимо ярко, когда он, шатаясь, выбрался
на улицы Натайоса и побрел на поиски источника разбудивших его воплей. Он дошел
до главной площади – и передернулся от ужаса. Нескольких человек методично
пытали палачи Скарпы, а сам Скарпа, облаченный в жалкое подобие императорского
одеяния и самодельную корону, восседал в богато украшенном кресле и с явным
одобрением наблюдал за пытками.
– Что здесь происходит? – спросил Крегер у Кабаха,
знакомого дакита, с которым не раз напивался допьяна.
Кабах быстро обернулся.
– А, – сказал он, – это ты, Крегер. Насколько
я понимаю, на Панем-Деа напали сияющие.
– Это невозможно, – отрывисто проговорил
Крегер. – Птага мертв. Больше некому творить все эти иллюзии, чтобы
морочить головы тамульцам.
– Если верить тому, что говорили эти издыхающие
бедолаги, сияющие, которые появились в Панем-Деа, вовсе не были
иллюзиями, – ответил Кабах. – Изрядное количество офицеров,
пытавшихся сражаться с ними, превратилось в гниющую слизь.
– А здесь что творится? – осведомился Крегер,
указывая на вопящих людей, привязанных к столбам посередине площади.
– Скарпа решил примерно наказать тех, кто удрал из
Панем-Деа. Он велел живьем изрезать их на куски. Гляди-ка, вон идет
Кизата. – Кабах указал на стирика, торопливо шагавшего к площади от
штаб-квартиры Скарпы.
– Что ты делаешь?! – проревел Кизата, вперив
мертвенные глаза в безумца, восседающего на жалком троне.
– Они бросили свои позиции, – ответил
Скарпа, – и подлежат наказанию.
– Тебе же нужны люди, идиот!
– Я велел им идти на север и соединиться с моими
верными войсками, – пожал плечами Скарпа. – Они состряпали заведомую
ложь, чтобы оправдать свое неповиновение. Я научу их подчиняться приказу!
– Ты не будешь убивать собственных солдат! Прикажи
своим мясникам остановиться!
– Это невозможно, Кизата. Приказ, отданный императором,
не может быть отменен. Я велел запытать до смерти всех дезертиров из Панем-Деа.
Теперь от меня ничего не зависит.
– Безумец! К завтрашнему утру у тебя не останется ни
единого солдата! Они дезертируют все до единого!
– Тогда я наберу новых и выловлю всех дезертиров. Я
добьюсь повиновения!
Кизата из Эсоса огромным усилием воли сдержал свою ярость.
Крегер увидел, как зашевелились его губы и пальцы принялись выплетать в воздухе
сложный узор.
– Пойдем-ка отсюда, Кабах! – торопливо проговорил
он.
– С какой стати? Чокнутый велел нам смотреть на все
это.
– Тебе совсем не понравится то, что ты сейчас
увидишь, – заверил его Крегер. – Кизата плетет заклинание – скорее
всего, земохское. Он призывает демона, чтобы тот научил нашего «императора»
точному значению слова «повиновение».
– Он не может так поступить. Заласта оставил своего
сына за главного.
– Нет, сейчас здесь командует Кизата. Я сам слышал, как
Заласта велел стирику, который сейчас вывихивает себе пальцы, прикончить Скарпу
в тот миг, когда он переступит черту. Не знаю, как ты, друг мой, а я пойду
поищу, где бы спрятаться. Мне и прежде доводилось видеть тварей, служивших
Азешу, а нынче утром мой желудок чересчур чувствителен, чтобы еще раз
переварить это зрелище.
– Крегер, ты накличешь на нас беду.
– Отнюдь нет – если демон, которого вызывает сейчас
Кизата, сожрет Скарпу живьем со всеми потрохами. – Крегер сделал глубокий
вдох. – Дело твое, Кабах. Оставайся, если хочешь, но я лично сыт Натайосом
по горло.
– Собираешься дезертировать? – с ужасом спросил
Кабах.
– Положение изменилось. Если Спархок заключил союз с
дэльфами, я предпочитаю оказаться как можно дальше отсюда, когда они, источая
сияние, вынырнут из джунглей. Что-то я вдруг заскучал по Эозии, Кабах. Уходи
или оставайся, как хочешь, но я ухожу – и немедленно.
Глава 25
«Лицо Заласты было странно переменившимся, когда, неделю
спустя после того, как он доставил в Киргу Элану и Алиэн, Экатас отпер и
распахнул дверь в тесную полутемную камеру, примыкавшую к комнате побольше на
вершине башни. Сомнение и раскаяние, прежде отражавшиеся на лице стирика,
бесследно исчезли, и их сменила холодная отрешенность. Одним взглядом он окинул
отталкивающую каморку. Элана и Алиэн, прикованные цепями к стене, сидели на
охапках гнилой соломы, что должны были заменять им постели. Грубые глиняные миски
с остывшей похлебкой стояли, нетронутые, на полу.
– Так не пойдет, Экатас, – отстраненно проговорил
Заласта.
– Не твое дело, – отвечал верховный жрец. –
Пленников в Кирге принято держать в цепях. – Как всегда, Экатас говорил с
Заластой с нескрываемым презрением.
