Сантеокл неуклюже поднялся на ноги и надел остроконечный
шлем, с великим тщанием следя за тем, чтобы не примять свои уложенные и завитые
локоны. Минуту он возился, укрепляя на сгибе левой руки большой круглый щит,
затем обнажил меч.
– Какой осел! – презрительно заметила
Элана. – Вы уверены, что его величеству вообще можно давать в руки что-то
острое? Он ведь может поранить себя.
– Таков обычай, женщина, – сухо отвечал
Экатас. – Пленников надлежит строго охранять.
– Вот как, – пробормотала она, – а мы должны
подчиняться обычаю, не так ли, Экатас? Там, где правит обычай, нет нужды в
голове на плечах.
Заласта слабо усмехнулся.
– Я полагаю, Экатас, ты хотел провести нас в храм. Не
будем заставлять Киргона ждать.
Экатас проглотил уже готовый сорваться с языка резкий ответ,
рывком распахнул дверь и вывел их в стылый коридор.
Лестница, что вела вниз с вершины самой высокой башни
королевского дворца, была крутая и узкая, бесконечные ступени, петляя, уводили
все ниже и ниже. К тому времени, когда они вышли во внутренний двор, Элану била
мелкая дрожь.
Зимнее солнце ослепительно-ярким негреющим светом заливало
просторный внутренний двор.
По плитам двора они прошли к храму, выстроенному не из
мрамора, а из белесого известняка. В отличие от мрамора, известняковые плиты
тусклы и не отражают света, и потому у храма был какой-то болезненный вид,
словно его камни тронула проказа.
Они поднялись по лестнице к портику и вошли в широкий проем
входа. Элана ожидала, что внутри этой Святыни Святынь будет царить темнота,
однако это было не так. С опасливым изумлением воззрилась она на источник
света, а Экатас и Сантеокл между тем простерлись ниц, в один голос крича:
– Ванет, тъек Алкор! Йала Киргон!
И тогда только королева поняла значение вездесущего знака,
которым было отмечено буквально все и вся в Потаенном Городе. Белый квадрат на
этом знаке представлял собой стилизованное изображение каменного алтаря,
располагавшегося в самом центре храма, однако пламя, пылавшее над алтарем,
вовсе не было стилизованным изображением. То был самый настоящий огонь, живой,
корчащийся, жадно рвущийся ввысь.
Элану вдруг охватил ужас. Огонь, пылавший над алтарем, не
был обычным жертвенным огнем – нет, то было живое пламя, обладавшее сознанием,
разумом, несгибаемой волей. Сам Киргон, слепящий, как солнце, пламенел извечно
на бледном своем алтаре.
***
– Нет, – твердо сказал Спархок, – не стоит.
Будем сидеть здесь безвылазно – во всяком случае, до тех пор, покуда Ксанетия
не сумеет пошарить в чьих-нибудь головах. Мы всегда сможем вернуться и
разделаться со Скарпой и его приятелями. Сейчас нам прежде всего нужно узнать,
куда увезли Элану и Алиэн.
– Это мы уже знаем, – сказал Келтэн. – Их
везут в Киргу.
– В том-то все и дело, – заметил ставший уже
видимым Улаф. – Мы не знаем, где находится Кирга.
Они ушли в заросшие лианами развалины и собрались на втором
этаже полуразрушенного дворца, чтобы обсудить свои дальнейшие действия.
– У Афраэли есть одна идея, – сказал
Келтэн. – Мы могли бы отправиться в Центральную Кинезгу и на месте
поразведать, что к чему.
– Вряд ли от этого будет прок, – заметил
Бевьер. – Киргон прячет свой город с помощью иллюзий вот уже десять
тысячелетий. Мы могли бы ходить по улицам Кирги и даже не увидеть ее.
– Кирга укрыта не для всех, – задумчиво проговорил
Кааладор. – Туда и обратно все время снуют гонцы, а это значит, что кто-то
в Натайосе обязательно знает дорогу. Спархок прав. Пусть лучше Ксанетия
поразведает здесь, чем мы все будем шататься по пустыне, перебирая песчинки и
гоняя из-под камней скорпионов и ящериц.
– Значит, остаемся здесь? – спросил Тиниен.
– Пока – да, – ответил Спархок. – Не будем
привлекать ничьего внимания, пока не узнаем, что удалось выведать Ксанетии.
Больше мы сейчас ничего не можем сделать.
– Но мы были так близко! – вспыхнул Келтэн. –
Если б только мы добрались сюда на день-два раньше…
– Но этого не случилось, – отрезал Спархок,
подавляя собственное разочарование, – а потому остается только примириться
с обстоятельствами и сделать все, что в наших силах.
– А Заласта между тем с каждой минутой будет все дальше
и дальше, – с горечью прибавил Келтэн.
– Не тревожься, Келтэн, – в холодном голосе
Спархока была сама смерть. – Как бы проворно и далеко ни бежал Заласта,
ему никуда не деться, когда я решу настигнуть его.
***
– Ты занят, Сарабиан? – осторожно спросила
императрица Элисун с порога синей гостиной.
– Не очень, Элисун, – отозвался он со
вздохом, – просто размышляю. За последние дни я получил слишком много
дурных новостей.
– Тогда я лучше зайду как-нибудь в другой раз. Когда
твой ум занят дурными новостями, с тобой не очень-то развлечешься.
– И это все, что интересует тебя во всем мире,
Элисун? – с грустью спросил он. – Одни только развлечения?
Улыбчивое лицо Элисун стало строже, и она переступила порог
гостиной.
– А разве не для этого в первую очередь ты женился на
нас, Сарабиан? – Элисун говорила на классическом тамульском языке,
который разительно отличался от мягкого и ленивого валезийского
диалекта. – Ты заключил с нами брак, чтобы укрепить политические союзы, а
потому мы лишь символы, куклы, украшения. Нас решительно нельзя считать частью
правительства.
Сарабиана поразила тонкость ее восприятия – да и вся эта
неожиданная перемена в ее поведении. Элисун очень легко было недооценить. Ее
целеустремленная погоня за удовольствиями, агрессивная нагота ее валезийского
наряда как будто представляли ее бездумной охотницей за чувственным
наслаждением, но сейчас перед ним была совсем другая Элисун. Сарабиан посмотрел
на нее с интересом.
– Чем ты занималась в последнее время, любовь
моя? – нежно спросил он.
– Тем же, чем и обычно, – пожала она плечами.
Сарабиан отвел глаза.
– Не делай этого.
– Чего не делать?
– Не пожимай плечами. Это сводит меня с ума.
– Так и задумано. Неужели ты думаешь, что я одеваюсь
так только потому, что мне лень одеваться, как все?
– Так ты за этим сейчас пришла? Поразвлечься? Или у
тебя была более скучная причина?
