– Ну давай вместе. Между прочим, это мне поручили!
– Да нельзя нам тут вдвоем. Главное правило наружки – не светиться всем вместе и сразу, тогда он и тебя запомнит, – важно произнес Севка и тут же подал ей знак – объект показался.
Делано равнодушный взгляд сына скользнул от окна вдоль коридора, пока не остановился на приближающемся пассажире из второго купе. Катя напряглась и уставилась на дверной проем, в котором лишь на мгновение мелькнул силуэт крупного, широкоплечего мужчины.
Как только пассажир скрылся в купе, Сева метнулся к Кате:
– Ни фига себе, сказал я себе. Он уже старый! Ему, наверное, лет пятьдесят с гаком или даже больше, – свистящим шепотом поведал Севка матери.
– Пятьдесят пять – это еще не старый, – откликнулась та, – тем более для мужчины.
– Ну, рост, значит, у него выше среднего, 175–180, сам не толстый, брюхо не висит, плечи довольно мощные, как сказать… не то чтобы качок, но и не ботан.
– Прекрасный словесный портрет! «Не ботан и не качок». Вот ведь дурень! Лицо у него какое? Цвет глаз, форма носа, стрижка… майор просил заметить, есть ли особые приметы – шрамы, бородавки, родимые пятна.
– Никаких шрамов и бородавок я не заметил. Это точно. А потом вы уж больно много хотите, я что, с ним вечер в ресторане провел? Лицо у него вообще какое-то никакое – щеки впалые, волосы ершиком, с сединой, одет в серый свитер и серые джинсы, кстати говоря, недешевые. На ремне сзади – лейбак «Армани».
– А верхняя одежда?
– Извини меня, какая верхняя одежда, если он из тубзика выходил! Ладно, ма, не гони волну, прорвемся. Сейчас главное на перроне его не упустить.
– Севка, даже не думай! – Катя вскочила со своего места. – Нам сказали только сообщить приметы и по возможности посмотреть, кто его будет встречать! Сейчас вообще не до шуток, ты еще не понял, что этот мужик – убийца!
25. Виктор Ефимов
Переждал Виктор месячишко и с первым пароходом рванул во Владивосток. А оттуда поездом до Уссурийска. Покрутился недельку в городе, на переговорный пункт сходил, матери позвонил, по почте им с бабой Глашей сто рублей отправил, та снова в больнице лежала. И уже по наводке одного портового сел на попутку и поехал в Гагатинский кооппромзверосовхоз.
Да, не насвистели мужики – такой природы он еще нигде не видел. Тут тебе и поля, и горы, и реки, и озера, чистые, синие, глубокие, а вдоль берега лотос цветет. В лесах чего только не водится. О таком зверье он раньше лишь в книжках читал: колонок, барсук, горностай, росомаха, рысь, бурундук, косуля, лось. Определили его в помощники к одному старому охотнику, Савве Никитичу. Тот в ту пору уже восьмой десяток разменял. Снова пошла у Виктора учеба, в охотничьем деле премудростей много. И лес, и зверье понимать надо. Одной меткой стрельбы недостаточно.
Но не успел Витек на новом месте освоиться, как телеграмму от матери принесли – баба Глаша умерла. Он хотел было в Ярославль сорваться, да какой тут… телеграмма до их захолустья аж пять дней шла. Бабушку без него схоронили.
И накатила тогда на Витьку тоска, заслонила собой все, чем он до этого жил. Даже сберкнижка больше душу не грела. Тошно было так, что неделю в избе провалялся, ничего не ел, только пил, но от водки легче все равно не стало. Пришел к нему в один из таких дней Никитич, почмокал губами, посочувствовал и говорит:
– Ты, парень, однако, в лес сходи. Там все горе лечат. Вот я тоже, как поминки по бабе своей справил, в тайгу на неделю ушел… Бурхан человеческое горе сразу учует и поможет…
Про Бурхана Витька еще раньше от Никитича слышал. Другие охотники тоже о нем рассказывали. Ох и суеверный они народ. Верят, будто этот Бурхан – всесильный Хозяин леса, вся тайга по его указке живет. Перед каждой охотой молитву ему творят, поляны водкой кропят четырехкратно на все стороны света, чтоб Хозяина задобрить.
От слов Никитича Витька тогда отмахнулся, не для него все эти сказочки писаны, но в лес все-таки собрался… километров на пятьдесят в тайгу ушел, до самого Медвежьего Бока… Там лес в реку упирается, берег крутой, высокий, подветренный, а внизу к поваленной сосне медведи рыбу ловить приходят.
Четверо суток провел Витька в тайге, на обратной дороге даже заплутал, если бы не собака, которую ему Никитич дал с собой, мог и сгинуть.
А как вернулся в поселок, так сразу ее увидел. Ладная, высокая, стоит у заготконторы с бригадиром разговаривает. Коса черная, в руку толщиной, с блестящим отливом, а глаза ярко-синие и смотрят смело, будто с вызовом.
– Откуда же ты такая красавица приехала? Что-то я тебя раньше здесь не встречал.
– Так из отпуска. У родителей в Уссурийске гостила. – Улыбка осветила лицо девушки.
– И как же тебя зовут, красавица?
– Глафира, Глаша, – ответила она. – А вас как?
Витька даже чуть рюкзак из рук не выронил, смотрит на нее и молчит, как зачарованный. «Бывает же такое! Никак и вправду Бурхан постарался, вместо одной Глафиры другую ему нашел, да еще какую!»
В поселке Глаша Петрова заведовала библиотекой, приехала по распределению после техникума. Именно тогда, через ее красоту, Виктор и пристрастился к чтению. Тем более что время свободное у него появилось, а заняться по большому счету было нечем. А в библиотеке и разговор культурный, и интерес. Только на Глашу его обычные подходцы почему-то не действовали, хоть встречала она его всегда с улыбкой и слушала с интересом. Приветливая, вежливая, но не более…
– Не ты первый, парень, не ты последний, кто к нашей Глафире клинья подбивает, – сказала Витьке хозяйка, у которой он в совхозе комнату снимал. – Зря стараешься. Жених у нее есть, скоро приехать должен. Он в Москве институт закончил, на охотоведа выучился.
Через неделю Витька сам с этим охотоведом познакомился, но в библиотеку все равно ходить не перестал. «Ничего, я упорный. Еще посмотрим, чья возьмет».
Зима в Уссурийском крае не в пример колымской – короче, светлее, тише. Нет здесь таких ветров и сырого холода. Хотя тоже бывает, когда мороз за сорок градусов месяц стоит. Но для пушного зверя это даже полезно. Перезимовали гагатинцы хорошо – пушнины, мяса в тот год сверх плана сдали. А по весне надумал председатель новые технологии в работу внедрять. Понятное дело, Глафирин охотовед выслужиться захотел. Тоже нашелся, умник.
Послали их как-то раз вместе с Ефимовым в тайгу новые капканы на соболя настораживать. Поклажа у обоих тяжелая, поэтому шли не спеша. Витька все больше молчал, чего зря языком молоть, а умник Глафирин, Игорем его звали, как лектор в клубе, рта не закрывал. Сначала про новые промысловые технологии мозги полоскал, а потом, будто специально, про свою личную жизнь стал Витьке докладывать. Так все, мол, у них с Глафирой расчудесно складывается, что хоть в присядку пляши. Свадьбу в Уссурийске отпразднуют, и назад в зверосовхоз, председатель им уже жилье обещал. И говорит, и говорит, будто его за язык кто-то тянет. Если бы умник этот про свадьбу тогда не сказал, может, и жив остался бы… Потому что у Витька от его слов будто черная пелена перед глазами встала. Такая ненависть накатила, что он сам толком не понимал, что делал, что говорил и как предложил охотоведу до Медвежьего Бока дойти, к тому самому обрыву его подвел… А дальше… тайга следы укроет, зверь-то по весне голодный.
