Мазур принес из холодильника что-то безалкогольное, достал
высокие стаканы, уселся напротив гостя. Какое-то время царило молчание – и
затянулось оно настолько, что его свободно можно было назвать неловким. Мазуру
не приходили в голову никакие светские фразы для затравки разговора, а Лаврик
нисколько не стремился ему в этом помочь, сидел с невозмутимым видом и
потягивал холодную газировочку – хоть и солидных лет мужичок, остававшийся,
сразу видно, крепким профессионалом, опасным, как гремучая змея, которой
ненароком дали пинка пьяные ковбои. Вот только некий штришок портил картину...
– Слушай, – сказал Мазур, присмотревшись, – ты
ведь волосы красить начал...
– Ага, – сказал Лаврик преспокойно. – Заметил все
же? А мне клялись, что подобрали красочку, не отличимую от прежнего колера
волосни...
– Вот то-то, – сказал Мазур. – Слишком уж у тебя
патлы м о л о д ы е. Я тебя лицезрел на протяжении многих лет...
– Ну вот, пришла такая блажь, – сказал Лаврик. –
Седины отчего-то терпеть не могу. Тебе, сразу видно, красивая проседь на висках
только нравится, а я не переношу что-то... Могу я наконец себе позволить
какой-нибудь пунктик?
– У тебя один уже есть, – сказал Мазур. – Пенсне
твое легендарное.
– Ну, пенсне у меня настолько давно, что превратилось уже из
пунктика в непременную деталь образа...
– А почему сейчас не надел?
– Потому что разговор будет крайне серьезный, – сказал
Лаврик.
– Да ну? – с наигранной беспечностью улыбнулся Мазур.
Лаврик смотрел на него строго и печально. И не мигал так
долго, что в самом деле стал напоминать гремучую змею – не шебутную, кусающую
все, что движется, а пожилую уже, умудренную житейским опытом и философской
ленцой. Но тем не менее оставшуюся полноценной гремучкой с полным комплектом
зубов...
– Сколько лет мы друг друга знаем, я уже путаюсь, –
сказал он наконец. – Двадцать пять уж точно.
– Даже поболее, – сказал Мазур.
– Вот именно, даже поболее. И никак нельзя сказать, что мы с
тобой были недругами, даже недоброжелателями не были. Я тебе как-то жизнь спас,
всерьез, без дураков, а ты, соответственно, мне. Или наоборот – сначала ты мне,
а потом я тебе... Не помню точно. Какая разница?
– Какая разница? – как эхо подхватил Мазур. – Но
если уж у нас выдался умиленный и ностальгический вечер воспоминаний, то,
исторической точности ради, нельзя не внести в летописи и на скрижали, как ты
лет восемь назад меня всерьез подозревал то ли в шпионаже, то ли в измене, то
ли во всем сразу. В Сибири дело было. Помнишь?
– Да помню, конечно, – без малейшего смущения кивнул
Лаврик. – Обиду затаил?
– Я их не таю. Проходят помаленьку, рассасываются...
– И правильно, – сказал Лаврик. – Потому что такая
уж у меня в этой жизни была историческая функция: подозревать всех и каждого и,
едва это обрастет чем-то вещественным, действовать.
– Так не было у тебя ничего вещественного.
– Не передергивай. Ты прекрасно понимаешь, о чем я, – о
ситуации, которая называется «так уж сложились подозрения».
– Понимаю, – сказал Мазур. – Это я так, язвлю потихоньку...
– Историческая функция и экологическая ниша, – сказал
Лаврик с отстраненным видом. – Ну, что ж поделать, однажды так сложилось.
Далеко не впервые в истории человечества... Но для тебя-то все распрекрасно
кончилось, оказался чистеньким... Знаешь, к чему я клоню? К тому, что я никогда
тебе не был врагом. Ну, близким другом – тоже вряд ли. И тем не менее... Старые
сослуживцы. Как выражаются англичане, парни в старых школьных галстуках... Я не
сентиментален, но нас все же слишком многое связывает, черт меня раздери. Мы –
к а с т а...
– Прекрати, умоляю, – сказал Мазур. – Еще пара
столь же лирических сентенций – и я зарыдаю, как беременная незамужняя
школьница. Стану ронять на паркет слезы, крупные, как...
– Заткнись, – сказал Лаврик резко, властно, жестко.
Так, что Мазур моментально замолчал. – Пошутили – и будет. Дело слишком
серьезное. Я, знаешь ли, выхожу в отставку. До пенсионного возраста далеко, но
так уж карта легла. Приходится. Более того, я вообще из страны уезжаю на
неопределенный срок. Пристроили военно-морским атташе в одной уютной
европейской стране. Это лучше, чем играть в домино на бульваре со старыми
пеньками. Или на даче с грядками возиться. В общем, из к о н т о р ы ухожу
совсем скоро, окончательно и бесповоротно. И никогда ничем помочь тебе уже не
смогу. А посему пришел предупредить по-дружески...
– На предмет? – насторожился Мазур.
– Сам знаешь. На предмет кое-каких забав во внеслужебное
время с участием подчиненных.
Сделав до идиотизма честнейшее лицо, Мазур сказал:
– Не пойму, о чем ты. Я...
– Молчать! – цыкнул Лаврик. Сейчас он был по-настоящему
страшен. – Не изображай передо мной целку, не лепи горбатого, не дуркуй.
Одним словом, не вешай лапшу на уши. Мы оба прекрасно знаем, что я имею в
виду... молчать, говорю! – И он повторил с расстановкой: – Мы оба
прекрасно знаем, что я имею в виду... Хватит, ты понял? X в а т и т. Нарушаешь
железный закон спецназа – не умеешь вовремя остановиться. Я понимаю, что начал
ты совсем недавно, но так уж сложилось, что самая пора останавливаться.
– Думаешь? – спросил Мазур с кривой улыбочкой.
– Не думаю, а знаю доподлинно, – отрезал Лаврик. –
Хватит, соколик. Сворачивай дело, распускай неформальную команду, ложись на дно
н а с о в с е м. Пока не поздно. Я тебе, конечно, не скажу ничего конкретного,
ты меня знаешь... но, пользуясь абстракциями, могу заверить: ситуация вплотную
подошла к той невеселой точке, когда достаточно тебе сделать шаг-другой в том
же направлении, чтобы материал на тебя п о ш е л. Уясняешь?
– Не дурной, – сказал Мазур тихо.
– Приятно слышать... Кирилл, какие бы реформы над страной ни
грохотали, к о н т о р а остается прежней – с теми же замашками, с той же
хваткой, с теми же отчаянными молодыми майорами, желающими выслужиться на
громком деле. Заметь, на р е а л ь н о м деле, а не дутом или сфабрикованном...
– Даже так?
– Я же говорю, дело обстоит хреново. П о к а я еще могу все
замазать. Но скоро у меня такой возможности не будет. Меня здесь вообще не
будет, стану заниматься в Европе совершенно другими делами... И напоследок хочу
тебя вытащить... может быть, даже не ради тебя самого, а ради общего прошлого.
Славного, что бы там ни говорили, прошлого.
– Ну что же, – медленно сказал Мазур. – Все это
звучит чертовски убедительно. Но, по многолетней привычке перебирать все без
исключения версии и варианты... могу с тем же успехом предположить, что ты мне
врешь сейчас как сивый мерин. Что к тебе приперся наш общий друг Коленька
Триколенко, простой, как три рубля, старомодный, как фитильный мушкет,
рассказал тебе о моих делах, и вы договорились меня припугнуть, чтобы спасти от
погружения в пучину порока... По-моему, э т а версия вполне имеет право на
существование.
