Лаврик молча встал, выпрямился. Лицо у него было
бесстрастным, совершенно невозмутимым.
– Я искренне хочу тебя вытащить, – сказал он холодно,
чеканя каждое слово, – и я нисколечко не ломаю комедию. Все обстоит именно
так, как я говорил. И если ты этого не поймешь, жаль мне тебя… Откровенно
говоря, мне совершенно наплевать на ту толстобрюхую сволочь, которую ты щ и п л
е ш ь. Меня всю жизнь учили заправлять яйца в мясорубку исключительно тем, кто
грешил в компании с врагом внешним. А потому меня совершенно не интересуют
любые внутренние разборки. Но если ты заиграешься и тебя все же возьмут за
хвост, – а так вскорости может произойти, – то ты, обормот, шлепнешь
грязнющее пятно на к а с т у. На мундир. А этого лично мне категорически не
хочется. И я тебе говорю совершенно серьезно: завяжи, пока не поздно... –
Он коротко поклонился старинным офицерским поклоном. – Можешь не
провожать. Дорогу найду, а дверь захлопнуть – дело нехитрое.
И вышел, прямой, как новехонький штык.
– Уписаться можно... – не без грусти пробормотал Мазур
в пространство. – Сговорились вы, что ли...
Глава 5
Дела пикантные
Ожидание затянулось, и надолго, но Мазур переносил его
стоически – его давным-давно великолепно обучили ждать часами и сутками,
проявляя при этом не больше эмоций и чувств, чем колода на обочине. Тем более
что и условия в данный момент были прямо-таки царские: лето, уютный салон машины...
Потом – как это обычно бывает, совершенно неожиданно – во
дворе показался классический черный «бумер», прославленный телеэкраном,
остановился, заехав правыми колесами на пешеходную дорожку, и из него вылез
товарищ Удав, которого Мазур моментально опознал по сбивчивому описанию
Муслима. Все правильно, именно так подобный субъект и должен выглядеть: верзила
с решительной рожей, на коей аршинными буквами выведено: клал я на всех с
приветом и присвистом...
Мазур усмехнулся, глядя ему вслед. Он не сомневался, что
этот тип не трус, не дурак и постоять за себя способен. Но, с другой стороны,
за километр видно чрезвычайно самоуверенного субъекта, полагающего себя с а м ы
м крутым в этой жизни. А подобные заблуждения уже не одного крутого придурка
сгубили и будут губить, есть подозрения, до скончания времен…
Мазур посмотрел на часы, дал секундной стрелке сделать
четыре оборота, решительно сказал:
– Пошли.
Они с Атаманом вылезли из машины и уверенной походкой
старожилов, знающих здесь каждый уголок и каждую бродячую кошку, направились в
вестибюль. Дом был не суперэлитный, но и, безусловно, не убогий, а потому в
обширном и красивом вестибюле за полированным столом восседала особа
предпенсионного возраста, именовавшаяся здесь по-европейски: консьержка, мать
ее в рифму. Во всяком случае, в доме самого Мазура точно такая же грымза именно
так и называлась, что ей очень нравилось: как-никак, не вульгарная совковая
вахтерша...
Особа, несомненно, отличалась стервозностью высшей степени,
но у них с этой цербершей с самого начала сложились неплохие рабочие отношения:
еще в первый визит, два часа назад, они произвели должное впечатление своими
безупречными «мурками». Более того – когда церберша узнала, кто именно из
жильцов стал объектом их пристального интереса, прямо-таки расцвела от
перспективы вдоволь посплетничать и напакостить. Буквально за пару минут
вывалила кучу компромата. Компромат, правда, был дешевый: пьяным то и дело
шарашится, и такие же уголовные рожи к нему ходют постоянно, и музыку гоняет
похабную, а уж девок к себе таких таскает, что пробы ставить некуда, не во
всякий бордель с репутацией возьмут, не во всякую венерологию. Но главное –
контакт наладился, появились простые и даже где-то теплые человеческие
отношения...
Вот и теперь грымза, восседаючи за полированным столом с
двумя телефонами и букетиком цветов в аляповатой вазочке, снова расцвела,
предвкушая, как сейчас ненавидимого ею уголовничка потащат, надо полагать, в
наручниках.
Мазур не стал ее разубеждать, послал хмурый, значительный
взгляд, и они с Атаманом прошли к широкой лестнице, украшенной светло-красной
ковровой дорожкой и кашпо на перилах. Правда, все это время в непосредственной
близости от консьержки обретался Кентавр – на всякий случай, поскольку
человеческая природа несовершенна. Могло как раз оказаться, что эта зараза у
Удава на жалованье и, наболтав с три короба для отвода глаз, может при его
появлении условный знак подать или что-то в этом роде...
Они поднимались не особенно быстро, но целеустремленно.
Навстречу спускалась симпатичная брюнетка в синем брючном костюме, с рыжим
пекинесом на поводке. Пекинес, натягивая поводок, так и м о т а л с я по
широкой лестничной площадке, как челнок, сопя и обнюхивая абсолютно все, что
ему попадалось по дороге – в том числе и туфли Мазура. Брюнетка бросила на них
беглый взгляд – почему-то жесткий, неприязненный. Не исключено, что было в их
вроде бы безупречном внешнем облике нечто плебейское, заставившее эту
утонченную, пахнущую тонкими духами фифочку содрогнуться от приступа классового
превосходства. Пекинес, попрыгав возле Мазура, побежал вниз, обнюхивая каждый
уголок. Мимолетно Мазур отметил некую неправильность, но не смог облечь ее в
ясные формулировки, а потому перестал об этом думать. Были более важные дела.
Он поднялся на второй этаж, на ходу доставая отмычку. Не стоило устраивать
спектакль со звонками в дверь и классической брехней вроде: «Телеграмма!»
«Соседей снизу топите!» – Вова-Удав был парнишкой тертым и мог повести себя
непредсказуемо... Благо еще два часа назад, впервые здесь появившись, они
нахальнейшим образом вскрыли три замка этой же отмычкой (не
домушниками-любителями сконструированной, а к о н т о р о й), осмотрели
квартиру, изучили каждый закоулок, так что могли по ней теперь передвигаться
хоть с завязанными глазами...
Мазур действовал уверенно, имея за спиной некоторый опыт.
Первые два замка поддались беззвучно, а третий лишь скрипнул едва слышно,
наверняка не потревожив хозяина квартиры. Еще пара секунд – и они ворвались в
квартиру по всем правилам, даже не подумав достать оружие: уж одного-то Удава
они способны были уработать и усмирить в кратчайшие сроки...
Первая дверь – нету... Вторая – пусто...
В третьей комнате они Удава и нашли. С маху остановились на
пороге, оценив ситуацию с полувзгляда. Вот т е п е р ь можно было никуда не
спешить – за отсутствием ж и в о г о клиента...
Гражданин Каразин, он же Володя Чумовой, он же Удав, в дело
уже не мог быть употреблен, поскольку покинул этот мир окончательно и
бесповоротно, о чем свидетельствовала черная дырка посреди лба, не такого уж и
низкого. Он сидел в черном кожаном кресле, вроде бы непринужденно откинувшись
на спинку, остановившимся взором таращился на незваных гостей, которых уже не
видел, – а вокруг, на коленях у него, по обе стороны кресла, валялись
цветные фотографии. Выглядело все так, словно некто, стоявший к Вове гораздо
ближе, чем сейчас Мазур с Атаманом, от души запустил пачкой этих самых
фотографий ему в рожу, а потом, не мешкая, нажал на спуск – и первым же
мастерским выстрелом отправил к праотцам. Никаких сомнений, работал кто-то
хваткий, не любитель...
