Развернув лысого головой к лодке, согнув в три погибели,
Мазур бегом погнал его перед собой. На причале уже покоился в позе эмбриона
ушибленный им охранник, надежно упакованный Кентавром с помощью третьего куска
той же веревки.
Впихнули лысого в лодку. Запрыгнули сами. Взревел мотор, и
дюралька, вспарывая спокойную воду, понеслась прочь от причала. Только теперь
далеко позади раздался оглушительный девичий визг. Мазур машинально отметил
время и усмехнулся с законной гордостью: налет занял ровнехонько шестнадцать
секунд. Есть еще порох в пороховницах, господа мои...
Лодка неслась мимо усадеб, поместий и прочих фазенд, задрав
нос, словно торпедный катер. Прижатый коленкой Мазура к грязному настилу из
реек на дне моторки, лысый слабо ворочался, издавая некие невнятные
звуки, – начинал помаленьку осознавать грубую прозу жизни и все внезапные
изменения. Мазур присмотрелся к нему – не хватало еще, чтобы загнулся от
инфаркта... нет, не собирается что-то отдавать концы...
– Шеф!
Мазур посмотрел в ту сторону, куда указывал Кентавр.
Нехорошо сузил глаза: ну вот, началось, не удалось уйти по-аглицки...
Они были уже за пределами новорусской деревни. Параллельно
речушке тянулась проселочная дорога, и по ней, пыля, неслась темно-синяя
«девятка», расписанная яркими эмблемами и надписями, – охраннички из
частной фирмы с очередным угрожающе-пышным названием, оберегавшей этот оазис от
сложностей жизни. Видимо, соседи лысого, обитатели роскошной четырехэтажки, в
приступе классовой солидарности все же брякнули куда следует или, скорее,
учитывая, как мало прошло времени, нажали какую-нибудь тревожную кнопку...
Оба транспортных средства разделяло метров пятнадцать. Мазур
прекрасно видел, как опустились оба левых стекла и в них показались искаженные
охотничьим азартом и злостью физиономии. Водитель разрывался меж лодкой и
дорогой, руки у него были заняты баранкой, и его не следовало опасаться – а вот
тот, что на заднем сиденье, как раз пытался выставить в окошко дуло ружья, что
пока удавалось ему плохо: машина вихляла и прыгала на выбоинах ч е р н о й
дороги, которую господа новые русские, в отличие от парадной, не удосужились
привести в соответствующий поселку вид.
Придурок, подумал Мазур. Видит же, что в лодке у нас
пленный, и все равно фузею наводит. А ведь и бабахнуть может, от большого
ума...
Мазур подтолкнул локтем Атамана и преспокойно распорядился:
– С дороги дурака...
Атаман кивнул, не оборачиваясь, вынул из-за пазухи наган –
незаменимое в иных ситуациях оружие для того, кто толк понимает, –
прицелился, держа пушку на заокеанский манер обеими руками, стал улучать
момент...
Улучил. Выстрел стукнул совершенно неожиданно для всех и для
Мазура в том числе. Один-единственный.
Машина вильнула – левое переднее колесо «девятки»
моментально с д у л о с ь, Кентавр прибавил газу, дюралька вырвалась вперед, и
Мазур, оглянувшись, успел еще увидеть, как легковушка, отчаянно виляя,
сорвалась с уходившей вправо дороги и весьма картинно, совершенно в
голливудском стиле, обрушилась в речушку, подняв исполинские веера брызг.
– Щ-щенки, – философски констатировал Атаман, – с
кем связались...
– Благостно, – кивнул Мазур.
Лысый зашевелился уже с некоторым осознанием происходящего,
и Мазур убрал колено с его спины, ослабил хватку. Присмотрелся к пленнику:
глазки не закатывает, в обморок хлопаться не собирается, лицо нормального почти
цвета, в глазах уже присутствует некоторая осмысленность и даже злость, которой
больше, чем страха...
– Вот так оно и бывает, дядьку, – дружелюбно сказал ему
Мазур, похлопав по лысине. – Человек предполагает, а бог располагает. Ты
себе на сегодня задумал что-то одно, а судьба совершенно по-другому
раскинула...
– Вы от кого? – зыркая исподлобья, спросил пленный
почти нормальным голосом.
– Мы-то? – дружелюбно сказал Мазур. – Мы сами от
себя, кудрявый. Мы, чтоб ты не терзался сомнениями, бродячие
педофилы-извращенцы. Три братца нас было в старые времена: Чикатило, Грохотало
и Гугукало. Ну, о Чикатило ты, должно быть, слыхивал, приключилась маленькая
неприятность: коридоры кончаются стенкой... Я, стало быть, Грохотало. Это,
соответственно, Гугукало, – кивнул он на обаятельно улыбавшегося
Атамана. – Остальные, ей-же-ей, не лучше. Педофилы – пробы негде ставить.
Плыли мы себе мимо – и усмотрели тебя на природе. И не смогли совладать с зовом
порочной натуры. Ты, кудрявый, такой привлекательный, что никак мы не могли
удержаться. Говорю ж, извращенцы...
Пленный таращился еще осмысленнее и еще злее.
– Вы от кого? – спросил он напряженно.
«Эге, голубь, – подумал Мазур, ухмыляясь про
себя. – Ты, надо полагать, многим насолил, а не только моему клиенту, с
любой стороны сюрпризов ждешь, со всех румбов. Эвон как пытаешься в ы ч и с л и
т ь...»
– Говорю ж, сами от себя, – сказал он. – Педофилы
бродячие.
– Да что за ерунда...
Мазур наклонился к нему, глаза в глаза, взял двумя пальцами
за кадык и сказал с расстановкой:
– Тишина в зале. Понятно? Мы, конечно, не педофилы, но все
равно, сука такая, трахнем мы тебя качественно, уж это я гарантирую. Оттого,
что в переносном смысле, тебе будет нисколечко не легче. Это если не
договоримся. Можем, конечно, и договориться, там видно будет. Помолчи пока,
зараза, не мешай мне любоваться не тронутыми цивилизацией пейзажами...
И чуточку сдавил кадык. Пленный, издав нечто вроде кашля,
моментально заткнулся. Отпустив его и презрительно отвернувшись, Мазур и в
самом деле не без эстетического удовольствия любовался простиравшимися вокруг
перелесками, зелеными полями и прочими красивостями, от которых сердце исконно
русского человека обязано замирать и обмирать. Благо в окрестностях не
объявилось ничего похожего на серьезную погоню.
Кентавр круто свернул к берегу, где почти рядом с водой, в
желтой колее, стоял простенький старенький уазик. Все сноровисто выскочили,
вытащили пленника, закинули его в боковую дверцу. И занялись лодкой. Она
затонула уже через пару минут – дыры были пробиты заранее и надежно заткнуты
деревянными пробками. Уазик помчался прочь – совершенно безобидный со стороны раритет,
каких еще хватает на проселочных дорогах подмосковного захолустья...
Примерно через полчаса они въехали в деревню, но на сей раз
не новорусскую, а самую обыкновенную, р а н е ш н ю ю. Попетляв по улицам,
уазик остановился перед высокими, потемневшими от старости деревянными
воротами, условно посигналил: короткий-длинный-короткий. Ворота распахнулись
почти сразу же, машина проворно въехала во двор, и прыткий малый тут же закрыл
створки, вставил в гнезда из кованого железа толстый брус.
Это было самое обычное сельское подворье, уютное и, можно
так выразиться, идиллическое. В огороде красиво зеленели морковная ботва и
огуречные плети, по двору, прикудахтывая, лениво бродили куры, у конуры лежала
спокойная собака, философски взирая на новоприбывших.
