По природной скромности характера, присущей ему всю
сознательную жизнь, он не стремился затесаться в гущу гостей, среди которых то
и дело отмечал знакомые по телеэкрану и снимкам в бульварных газетах
физиономии. Отыскал в уголочке столик на одного (их было несколько, явно
предназначенных для мизантропов, но таковых, кроме Мазура, пока что не нашлось)
и посиживал себе с бокалом. А поскольку и им никто не интересовался, сиделось
хорошо. Разве что чуточку раздражал официант, бдевший неподалеку и кидавшийся
менять пепельницу, едва в ней заводился окурок, – но поделать с ним ничего
не удавалось, так уж его вышколили. Разумеется, это был абориген, то бишь
лягушатник – в э т и х местах русские присутствовали исключительно в качестве
хозяев жизни. С полчаса назад Мазур нечаянно подслушал обрывок разговора
каких-то двух респектабельных соотечественников – их, оказывается, ужасно
раздражало, что в этих местах еще осталась кое-где дюжина особнячков,
принадлежащих «туземцам», и поделать с этим, увы, ничего нельзя...
В честь чего бал, он не знал, лень было спрашивать да и
совершенно незачем. Бал так бал, черт с ним. Протекало все, в общем, без всяких
экзотических прибамбасов и пресловутого купеческого разгула: просто-напросто в
нескольких огромных залах, блиставших киношной роскошью, собралась пара сотен
соотечественников обоего пола и безмятежно веселилась.
Если бы не устрашающее количество к а м у ш к о в на дамах
да совершенно незнакомые по внешнему виду яства на иных столиках – сущая пьянка
в советском кафе в честь квартальной премии, или как там это называлось у
штатского народа... Мазур даже чувствовал легкое разочарование. Он и сам не
понимал, что именно ожидал увидеть, – но наверняка нечто необычное, в
стиле того самого и н о г о мира, о котором столько говорил дражайший Михаил
Петрович, изо всех сил подчеркивавший это слово – иной мир, иной, иной...
А оказалось, ничего интересного. Пили, гомонили,
рассказывали анекдоты, а порой и скандалили. И слова были самые обыкновенные,
сто раз слышанные на более простонародных пьянках.
На эстраде старательно кривлялась троица эффектных девиц в
скудных полосочках ткани, соединенных золотыми ниточками и пряжками с
фальшивыми самоцветами, но их, разумеется, никто и не слушал, разве что
некоторые личности мужского пола оглядывали с практическим интересом во взоре,
не вызывавшим понимания у их спутниц.
– Скучаете?
Мазур как воспитанный человек, торопливо встал – поскольку
за его мизантропическим столиком второго стула для дамы не имелось. Олеся
проследила направление его взгляда и едва заметно улыбнулась:
– Или, наоборот, наслаждаетесь музыкой?
– Да просто сижу, – сказал Мазур. – Скучаю вообще-то...
– В таком случае позвольте очаровательной женщине развеять
скуку.
– Многообещающе звучит, – сказал Мазур.
Она и глазом не моргнула:
– Я имею в виду, вы не против подняться наверх, в более
тихий утолок и немного поработать?
– Да с полным удовольствием, – сказал Мазур.
– Я вас правда не отвлекаю?
– Ничуть, – сказал Мазур. – А это, собственно,
кто? – кивнул он в сторону эстрады. – Где-то я их видел...
– Ну, это... – она сделала легкую гримаску, – их
нынче столько, что и упомнить невозможно. «Белки», «Зайки», «Свиристелки»...
Нечто в этом роде. Нет, нам во-он к той лестнице...
Мазур послушно двинулся за ней. Той самой крайне деловой
дамой, что встретила его здесь и служила теперь связующим звеном между
таинственными работодателями и знойной жаркой Африкой. Олеся. На «вы», но –
Олеся и Кирилл, без отчеств, такую форму общения они очень быстро установили.
Насколько Мазур мог судить по первым впечатлениям, дама и в
самом деле оказалась деловая – сгусток энергии, без тени лишней суеты,
многословия, ненужных подробностей. А кроме того, по-настоящему красивая
женщина: овальное личико итальянской мадонны с полотен старых итальянцев,
длинные светлые волосы, глаза непонятного цвета, то серого, то синего.
Белый брючный костюм, простой до немыслимого изящества, скромненькое
ожерелье. Чертовски приятная женщина – моментально сделал вывод адмирал Мазур,
не раз влипавший в аморалку на всевозможных параллелях и меридианах. Годочков
ей, правда, не менее сорока (над лицом потрудились высокооплачиваемые борцы со
старением, но шея женщину всегда будет выдавать, и руки тоже). Но это, пожалуй,
и не существенно, сам Мазур давненько уже не числился среди юнцов.
В общем, равнодушным он не остался – но пока что не было
никаких признаков того, что отношения могут выйти за рамки деловых. Так уж она
держалась – искренне вежливо, порой даже предупредительно, но Мазур не мог
отделаться от ощущения, что вокруг нее постоянно присутствует то самое защитное
поле из фантастических романов. И аллах с ней. В конце концов, она, если
прикинуть, тоже числилась среди работодателей, всяк сверчок должен знать свой
шесток, и не со всяким фейсом следует ломиться в калашный ряд...
– Кирилл...
– Да?
– Мне только сейчас пришло в голову... – Она смотрела
без тени эмоций, с деловой отстраненностью. – Может, вам нужно что-нибудь
вроде... – Она небрежно указала подбородком на прыгавших по эстраде
девиц. – Их здесь столько... Не смущайтесь, все, как говорится, входит в
стоимость номера. Или вам нужен кто-то персонально из этих соплюшек на сцене? Ничего
сложного.
– Нет, спасибо, – сказал он торопливо.
– Я вас уверяю, это настолько не проблема... Их всех,
собственно, за этим сюда и везли...
– Нет, спасибо, – повторил он резче. – Простите
уж, но я мужик старого закала. Поздно привыкать к кое-каким новациям.
– Вы имеете в виду товарно-денежные отношения?
– Если хотите, – сказал Мазур. – Нет тут никакого
облико морале, просто действительно непривычно. – Чувствуя, что со своей
напыщенностью выглядит смешно, добавил шутливого тона: – Настоящий пещерный
человек жарит только ту дичь, что сам добудет после недельной погони. Вот такой
я старомодный болван.
Олеся глянула на него с непонятной улыбкой:
– Эта старомодность придает шарм, которого многим тут не
хватает...
– Музейный нафталин это, а не шарм, – сказал Мазур.
– Ну, не надо так о себе... Вам это решительно не идет.
Сюда.
Они поднялись по широкой лестнице, вошли в дверь с правой
стороны, за которой оказалась лестница поуже и покруче, почти винтовая.
Заканчивалась она крохотной площадкой, на ней нес дежурство трезвый элегантный
молодой человек, в котором за версту угадывался х в а т. Увидев их, он молча
посторонился. Распахнул узкую и высокую дверь.
За дверью оказалась комната, резко контрастировавшая с
роскошью залов, – никакого украшательства, голые стены, единственное окно,
выходящее в сад, несколько стульев, стол с компьютером.
